имеется ордер, подписанный судьей. И в этом случае, с точки зрения закона, к владельцу дома невозможно предъявить какие-то претензии или привлечь его к уголовной ответственности.

Но есть, что называется, «человеческий фактор». Налоги во Франции достаточно высокие, домовладельцы их не любят платить, но платят, потому что в противном случае Французская республика, столько бережно относящаяся к правам человека и гражданина, покажет свой звериный оскал и сделает так, что мало не покажется. Поэтому — гораздо проще заплатить, нежели бодаться с государством. Поэтому, добропорядочные и законопослушные буржуа приходят в ярость, если узнают, что кто-то эти самые налоги не заплатил, а еще — умудрился заработать на постояльцах гораздо больше, нежели он сам.

И потому, когда Книгочеев начал говорить, что если вариант с покупкой архива Маклакова отпадает, а сжечь дом нельзя, то остается лишь один выход — либо кража, а то и банальный грабеж. И тут мне пришел в голову иной план. Зачем шуметь, привлекать к себе внимание, рисковать свободой из-за такой ерунды, как бумаги, если все можно сделать гораздо проще? Самая лучшая кража — это та, о которой никто не подумает, что это кража. А кража, под прикрытием закона, это вообще блеск.

Вполне возможно, что вернувшись из Ниццы и обнаружив пропажу, бывший адвокат сразу же кинется в полицию. Но здесь возникнут определенные сложности. Безусловно, полиция примет заявление и даже предпримет какие-то меры по розыску. Но дела о краже, скорее всего, не будет. Как Маклаков оценит стоимость похищенного? Можно ли квалифицировать наше «изъятие» как кражу? Или как ограбление? Хищение не было тайным, не было и открытым. Больше подойдет слово мошенничество, но кто потерпевший? А имеются ли у отставного адвоката документы, удостоверяющие его право на бумаги, вывезенные из архива «охранки»? Если что и заинтересует полицию, так это факт самозванства. Лжепристав, лжеполицейские. Но тоже, насколько заинтересует? Если бы злоумышленники, переодетые в форму ажанов, совершили налет, ограбили бы банк, или вломились в чью-то квартиру, то да. Искали бы, перерыли весь Париж, а потом, как я полагаю, нашли бы. Любая полиция очень не любит, когда преступники прикрываются формой. Но здесь-то все сплошь непонятно!

И каковы действия полиции? Наверняка зарегистрируют происшествие, допросят домовладельца, для очистки совести отправят запрос и копию «судебного постановления» в Амьен, на том и успокоятся. Или, еще проще — отправят весь материал в Амьен, сделают пометку в журнале — передано по месту оформления фальшивого ордера, вот и все. А в Амьене, где четверть домов разрушено, где не хватает полиции, а местные жители перебиваются кто как может, кинут бумаги, пришедшие из Парижа в угол. Полицейская бюрократия везде одинакова.

Вот так вот, а вы говорите: «Только кража Шура, только ограбление!»

— Простите? — обеспокоенно спросил Книгочеев.

— А что, я уже начал говорить вслух?

— Показалось, что вы что-то проговорили.

— Не обращайте внимания, — отмахнулся я. — Просто вспомнил отрывок какого-то романа, или повести. Два прохиндея решили заработать миллион, но не знают как. Вот, один и говорит другому: «Только кража, Шура. Только ограбление!».

— Наверное, хорошая книга, если вы запомнили, — уважительно закивал Книгочеев. — Я вот, в последние годы перестал читать. То, что было интересно раньше, теперь кажется смешным и наивным, а новых книг, которые бы хотелось прочесть, попросту нет. А, читал по вашей указке пособие по ядерной физике, но мало что понял.

— В этом случае, вам стоит писать самому, — предложил я. — Жизненный опыт у вас огромный, почему бы не попытаться все изложить на бумаге? Напишите что-то вроде «Записки отставного жандарма». Если станете издавать здесь, то напишите, что жандармерии доподлинно было известно о том, что Троцкий — потомок Наполеона.

— Позвольте, — возмутился Книгочеев. — Настоящая фамилия Троцкого — Бронштейн, а сам он из иудеев.

— Ну и что? — пожал я плечами. — Напишете, что когда Наполеон проходил по Херсонской губернии, то его любовницей стала прекрасная дочка раввина Рахиль Соломоновна, а после их кратковременной связи у нее родился мальчик. Потом, разумеется, Рахиль пытались побить камнями, но ее пожалел молодой человек, женился на ней и дал ребенку свою фамилию.

— А Наполеон проходил по Херсонской губернии? — озадаченно переспросил бывший жандарм.

— Конечно нет, но откуда французам об этом знать? — парировал я. — Для них, что Смоленск, что Жмеринка. Про Москву с Санкт-Петербургом они знают, еще про Одессу, а все остальное — какая разница?

— М-да, идея-то неплохая, но французы сами оголтелые антисемиты. Им не очень понравится, что у Наполеона есть потомки-евреи.

— Ну, сделайте так, что Троцкий на самом-то деле не еврей, а француз, а то, что его произвели в евреи, так это чтобы враги революции не догадались.

— Нет, Олег Васильевич, у меня на такое не хватит фантазии, — покачал головой Книгочеев. — Я на толкучке видел «Жизнь животных» Брема на русском языке, в трех томах. Куплю, пожалуй. Все-таки, о животных читать интереснее, чем всякую ерунду писать. Познавательно. И нервы успокаивает.

Глава 14

Даешь дирижабли!

У нового сотрудника, назначенного мною на должность атташе по культуре, заканчивалось время на адаптацию и скоро Гумилеву предстояло работать. Я не ожидал, что он явится ко мне, рассчитывая, что поэт сразу же отправится в библиотеку или начнет изучать те справочники и газеты, что наличествуют в посольстве, но он, предварительно испросив разрешения у Светланы Николаевны, явился на прием. Эх, рассказать бы в моем времени кому-нибудь, что ко мне на прием пришел Николай Гумилев, которому, вот уже два месяца, как полагается быть мертвым!

Николай Степанович Гумилев был не в настроении. Мрачно посмотрев на меня, спросил:

— Олег Васильевич, прошу прощения за свою наглость. А вы не даете сотрудникам подъемные? Все, что у меня было — а было у меня всего ничего, несколько фунтов да пятьдесят франков мелочью, оставшихся с прошлой поездки за границу, потратил, даже на метро денег нет. И занять не у кого, все знакомые куда-то делись. Встретил тут одного итальянца, так он сам на мели, работу ищет. Мечтает в Соединенные штаты перебраться, но денег нет, да и разрешения на въезд не дают.

Вот, тут уже мой прокол. Жалованье сотрудникам выплачивается по итогам месяца, а коли человек только что прибыл, так ему ничего не положено. А где по-другому? Никто не выдает жалованье заранее. Предполагается, что в Москве выдают командировочные и подъемные на «обзаведение». Это здесь, если кого-то нанимаю из местных, то сам выплачиваю аванс. А Гумилеву, значит, денег не дали. Вот ведь, опять все мне.

— Простите, Николай Степанович, техническая накладка, — пробормотал я и полез в стол за наличкой. Много там не хранил, но кое-какие деньги имелись. Сколько же ему дать? Если сто, так вроде и маловато, а тысяча — так и жирно. Ладно, пусть будет пятьсот франков.

Подпихнув Гумилеву деньги и чистый лист бумаги, чтобы написал расписку (у меня же все строго!), спросил:

— И как вам Париж? Очень изменился за время вашего отсутствия?

— В основном, не особо. Если бы я уехал из Петрограда накануне войны, а потом вернулся — вот тут бы изменения заметил. А в Париже все тоже самое. Собор Парижской богоматери на месте, Эйфелеву башню немцы не разбомбили, а что еще? Люди, разумеется, изменились, но все равно, такой озлобленности, как у нас, я не увидел.

Я только мысленно хмыкнул. Можно подумать, что Гумилев сам не знает — если бы парижане пережили все то, что довелось пережить нам, то по улицам пришлось бы ходить в сопровождении вооруженной охраны, а лучше и вообще не ходить.

— Газеты, кстати, уже начал читать, — доложил Гумилев. — Но по Франции ничего интересного, все новости посвящены Ирландии.

— А возвращение Клемансо в большую политику?

— Пишут, что Клемансо трезво оценивает ситуацию, хочет прожить остаток своих дней в покое, потому что не желает вытягивать страну из экономического болота, в которое она скоро попадет. Журналисты считают, что старик либо чудит, либо малость тронулся. Во Франции все прекрасно, что ему надо?

Ну вот, нечто подобное я и полагал, хотя и имелись сомнения. А Клемансо не чудит, и в старческий маразм он не впал. Он здраво взвесил последствия, которые могут произойти из-за увлечения немецкими репарациями. Из немцев выкачивают не только деньги, но и сырье, а слишком нажимать на побежденных не стоит. А деньги, по большей части, уходят за океан. Увеличивается безработица, франк падает. Поэтому, старик и не желает становиться «спасителем франка», оставив эту роль