Второе утро подряд я просыпаюсь в кровати рядом с Веталиной. Рыжик свернулась клубком вокруг моей руки, прижимая ее к своему животу.

Маленькая, такая трогательная, с беспокойной складочкой между бровей и приоткрытыми губами, она вызывала желание спрятать ее и защищать от всего плохого.

Вчера, измученная, расстроенная, она сидела у меня на руках, пока не подействовал укол. Только тогда девчонка смогла расслабиться, да так удачно, что уснула, удобно пристроив голову на моем плече. Я еще долго сидел на диване, баюкая Вету в своих руках, и слушал тишину.

Хотя, с Гошей в доме понятие тишины было весьма условным, он важно цокал когтями, увлеченно шуршал на кухне, иногда хлопал крыльями, но что самое интересное — птиц молчал. Стоило ему увидеть, что подруга спит, как он превратился в обычную, неговорящую куропатку.

А мне было в кайф. Вот так сидеть и слушать шорохи в квартире, прижимая к себе девчонку. Зарываться носом в ее волосы и вдыхать тонкий аромат, смесь запахов осени и цветущей черемухи. Чуть горьковатый, необычный, но такой приятный.

Я вспоминал всех своих бывших девушек: относительно постоянных и тех, встречи с кем были исключительно для тела, и приходил к выводу, что еще ни разу у меня не было такого состояния. Когда боишься лишний раз двигаться, только бы не разбудить девушку, доверчивым котенком уснувшую рядом.

Я влюблялся, конечно, влюблялся, в первый раз еще в детском саду. И отношения всегда были разными: и тихими, уютными, несущими в себе только спокойствие и уверенность, что нервы клубками мотать не будут, как бы ты ни задержался на работе, или не накосорезил в студенческие годы. Были и такие, когда каждый день можно было считать за три, и требовать молоко за вредность. Американские горки? Нет, это детский сад. То ли дело побить посуду, получить по лицу за надуманную обиду, орать, выясняя отношения, так, чтобы слышали все в радиусе пары километров, а потом мириться с такой самоотдачей, что утром спина неприятно ныла от количества царапин на ней. Но всех моих бывших девушек отличала общая черта характера. Они были самостоятельными. Гордые, взбалмошные, спокойные, вредные, сдержанные — и все крайне самостоятельные. Видимо, мне так было удобно, меньше переживаний, меньше потраченных нервов на всякие пустяки.

А вот сейчас рядом со мной девчонка, больше похожая на младшую сестру. Она тянется к доброму к ней отношению как цветок к солнцу, боится допустить ошибку, извиняется до того, как в чем-либо провинится, и в тоже время она умеет постоять за себя, может быть резкой, требовательной, смешно хмурит брови в попытке выглядеть грозно и так мило скрещивает руки под грудью, притопывая ногой, выдавая свое раздражение. Она наивная, добрая, нежная, и… И она причмокивает губами во сне.

Поплыл ты, Диман, пора самому себе признаться, это уже не мимолетный легкий интерес к необычной девушке. Вляпался ты по самые бубенцы, и недели не прошло.

Иначе как объяснить свое поведение?

Вчера, когда отнес Вету в кровать, а она, вцепившись в мою руку, пробормотала:

— Не уходи, Дим.

Какого лешего сердце так радостно подпрыгнуло? Зачем я лег рядом и, прижав ее к себе, пообещал:

— Спи, никуда я не уйду.

Жалко было? Хотелось поспать на удобном матрасе?

Да фигня все это, просто возможность побыть рядом с ней еще немного перевешивала все доводы разума. И к чему меня это привело? В пятницу утром я лежу на кровати и любуюсь расслабленными чертами лица девушки, которая мне не подходит, как ни крути, не подходит, но к которой тянет так, что в руках себя держать невозможно.

А на спинке кровати сидит Гоша и любуется нами. Вертит головой, сверкает глазами — явно примеряется, с какой стороны от меня оторвать кусок мяса. Любуется, ага.

— Только попробуй каркнуть! — шикнул на него. — Выйди из комнаты, сейчас приду накормлю, чудовище пернатое.

Гоша, как ни странно, послушался, молча спрыгнул на пол и пошел на выход из комнаты. И только я расслабился, как из коридора послышался противный голос:

— Гоше пора кушать!

С-скотина!

Погладил Вету по щеке, осторожно освободил свою руку, радуясь, что малышка не проснулась от вопля голодного засранца, и, поднявшись с кровати, пошел проводить воспитательные беседы с птицем. Ну и кормить, да.

Тот ждал меня в коридоре, с самодовольным видом чистя перья.

— Пошли, зараза ты такая, — заговорил с попугаем, как только закрыл дверь в спальню, — кормить тебя будем.

— Гоша кушать!

— Ага, еды дам и в душ пойду, а ты…

— Жри молча!

Отвечать на эту провокацию не стал, пернатый гад, дай ему волю, будет орать свои умные мысли не останавливаясь, и фиг ты его переспоришь, а если начнешь, то тебя же потом твоими же фразами и заткнут. Вот это "Жри молча" — один раз ведь сказал! На второй день, когда он меня уронил с дивана в очередной раз. И ведь запомнил, скотина вредная.

— Да, Гош, давай вести себя тихо, — нарезая яблоко, заговорил с попугаем, — пусть подруга поспит еще.