и "республиканец" сохранились, несмотря на их бесчисленные метаморфозы. В других странах партии иногда обновляли свою номенклатуру, как, например, во Франции и Италии в последние десятилетия. Но независимо от того, изменились названия или остались прежними, структура политических конфликтов в западных демократиях в 1990-2020 годах уже не имеет много общего с той, что была в период 1950-1980 годов. В послевоенный период левые на выборах везде были партией рабочих, но в последние десятилетия они стали партией образованных ("браминские левые"): чем образованнее избиратель, тем больше вероятность проголосовать за левых. Во всех исследованных странах менее образованные избиратели постепенно перестали голосовать за левые партии, что привело к полному изменению образовательного раскола; те же избиратели резко сократили свое участие в политическом процессе. Когда развод такого масштаба происходит в столь многих странах в результате длительного процесса, продолжающегося шесть десятилетий, становится ясно, что происходит нечто реальное и что это нельзя объяснить каким-то досадным недоразумением.

Разложение послевоенной лево-правой системы и, в частности, тот факт, что обездоленные классы постепенно перестали доверять партиям, которым они оказывали поддержку в период 1950-1980 годов, можно объяснить тем, что эти партии не смогли адаптировать свои идеологии и платформы к новым социально-экономическим вызовам последнего полувека. Среди этих вызовов выделяются два: расширение образования и подъем глобальной экономики. С беспрецедентным ростом высшего образования левые избиратели постепенно становились партией высокообразованных ("браминские левые"), в то время как правые избиратели оставались партией высокооплачиваемых и богатых ("купеческие правые"), хотя с течением времени это было не так заметно. В результате социальная и фискальная политика двух коалиций сблизилась. Более того, по мере того, как коммерческие, финансовые и культурные обмены стали развиваться в глобальном масштабе, многие страны испытывали давление обострившейся социальной и фискальной конкуренции, от которой выигрывали те, кто обладал наибольшим образовательным капиталом, с одной стороны, и наибольшим финансовым капиталом - с другой. Однако социал-демократические партии (в самом широком смысле этого слова) так и не пересмотрели свое перераспределительное мышление, чтобы выйти за пределы национального государства и ответить на вызовы глобальной экономики. В некотором смысле, они так и не ответили на критику, предложенную Ханной Арендт в 1951 году, когда она заметила, что для регулирования необузданных сил глобального капитализма необходимо разработать новые формы транснациональной политики. Вместо этого, в 1980-1990-х годах социал-демократические партии способствовали либерализации повсеместного движения капитала без регулирования, обязательного обмена информацией или общей фискальной политики (даже на европейском уровне).

Другие важные факторы, объясняющие разложение послевоенной партийной системы, включают в себя конец старых колониальных империй; рост торговли и усиление конкуренции между старыми промышленными державами и бедными, но развивающимися странами, где рабочая сила была дешевой; и, наконец, приток иммигрантов из бывших колоний. В совокупности эти факторы способствовали в последние десятилетия возникновению беспрецедентных идентичных и этнорелигиозных политических расколов, особенно в Европе. Новые антииммигрантские партии возникли справа, в то время как существующие партии (такие как республиканцы в США, консерваторы в Великобритании и различные традиционные правые партии на континенте) заняли более жесткую позицию по вопросам, связанным с иммиграцией. Однако следует отметить два момента. Во-первых, разложение классовой лево-правой структуры послевоенного периода происходило очень постепенно; оно началось в 1960-х годах, задолго до того, как иммиграционный раскол стал заметным в большинстве западных стран (что, как правило, произошло только в 1980-х и 1990-х годах, а в некоторых случаях даже позже). Во-вторых, когда мы смотрим на различные западные страны, бросается в глаза то, что за последние полвека изменение образовательного расслоения происходило почти везде одинаковыми темпами и без видимой связи с величиной расслоения по расовому или иммиграционному признаку (рис. 16.1-16.2).

Другими словами, хотя очевидно, что антииммигрантские партии (и антииммигрантские фракции в старых партиях) использовали раскол идентичности в последние десятилетия, так же очевидно, что разворот начался по другим причинам. Более удовлетворительное объяснение заключается в том, что обездоленные классы почувствовали себя брошенными социал-демократическими партиями (в самом широком смысле), и это чувство брошенности послужило благодатной почвой для укоренения антииммигрантской риторики и нативистских идеологий. До тех пор, пока отсутствие перераспределительных амбиций, ответственных за это чувство брошенности, остается неисправленным, трудно понять, что может помешать дальнейшему использованию этой благодатной почвы.

Наконец, дополнительной причиной краха лево-правой системы послевоенной эпохи, несомненно, является падение советского коммунизма и последовавший за этим сдвиг в политико-идеологическом балансе сил. В течение многих лет само существование коммунистической контрмодели оказывало давление на капиталистические элиты и политические партии, которые долгое время враждебно относились к перераспределению. Но это также ограничивало перераспределительные амбиции социал-демократических партий, которые де-факто были интегрированы в антикоммунистический лагерь и поэтому не чувствовали особого стимула для поиска интернационалистской социалистической альтернативы капитализму и частной собственности на средства производства. Действительно, крах коммунистической контрмодели в 1990-1991 годах убедил многих политических деятелей, особенно среди социал-демократов, что перераспределительные амбиции стали излишними. Рынки, по их мнению, теперь были саморегулирующимися, и новой целью политических действий стало их максимальное расширение, как в Европе, так и во всем мире. 1980-е и 1990-е годы стали решающими годами, когда были приняты многие ключевые меры, начиная с полной либерализации потоков капитала (без регулирования). Эти усилия в значительной степени возглавлялись социал-демократическими правительствами, а социал-демократические партии и сегодня не способны воспринимать альтернативы той ситуации, которую они сами создали.

Возникновение социального нативизма в посткоммунистической Восточной Европе

Пример Восточной Европы наглядно иллюстрирует ту роль, которую сыграли разочарование посткоммунистического периода и идеология конкурентных рынков в распаде послевоенной партийной системы (основанной на четком разделении на левых и правых). При переходе к демократии после краха коммунизма в Восточной Европе бывшие правящие партии трансформировались в социал-демократические партии, в некоторых случаях сливаясь с вновь возникшими политическими движениями, а в других - откалываясь, а затем вновь объединяясь с ними. Хотя большая часть общества по-прежнему враждебно относилась к старым партиям (по понятным причинам, связанным с их прошлыми ошибками), бывшие государственные бюрократы и руководители государственных предприятий, связанные с этими партиями, часто выполняли важные функции на ранних этапах переходного периода.

Рассмотрим, например, Альянс демократических левых (SLD), который находился у власти в Польше с 1993 по 1997 год и снова с 2001 по 2005 год. Стремясь забыть коммунистическое прошлое и вступить в Европейский Союз, СЛД принял платформу, которая была социал-демократической только по названию. Ее первоочередной задачей была приватизация предприятий и открытие польских рынков для конкуренции и инвестиций из Западной Европы, что заставило бы страну как можно быстрее соответствовать критериям для вступления в ЕС. Для привлечения капитала и в отсутствие малейшей фискальной гармонизации на европейском уровне ряд стран Восточной