Обваленные крыши, несколько дыр от попаданий орудий пришельцев, следы крови...

Высматривая знакомые с детства окна, я подмечал разрушенные места, а в голове прокатывался длинный список из имён тех, кто мог пострадать во время катастрофы.

-Слишком много...

Выбросив сигарету, поправляю шляпу, надвигая её на глаза. Мой широкий высокий воротник прикрывал меня от редких порывов пробирающего ветра, заодно закрывая лицо от любопытных взглядов.

Легко вбежав по лестнице, дохожу до знакомой двери, без стука входя внутрь, наверное впервые использовав запасной ключ по назначению.

Внутри был переполох. Разбросанные вещи, открытые чемоданы, куда спешно упаковывалось всё и вся.

С кухни разносился аромат классического ирландского завтрака, а где-то в глубине квартиры матерился батя, пытаясь найти свои вещи, которые мать рассортировала в давние хорошие времена.

-Мэри! Я не могу найти свой костюм!

-Да на кой он тебе сдался? Ты собрался давать концерт в центре помощи беженцам или вести там светские беседы?

-Не... Ну, а вдруг пригодится, а я, так сказать, не по погоде.

-Лучше иди сюда и садись есть!

-Ладно... И нечего так орать, женщина.

-Что ты сказал?

-Люблю тебя, милая... О! Шон, здорова, герой!

Увидев меня в коридоре, папаня хромающей походкой добрался до моей тушки и попытался сжать меня в своих объятьях. Его крепкая хватка была уже не та.

Отойдя на полшага назад, глава семьи Салливан оглядел меня с головы до ног, озаряя тёплой улыбкой.

-Как хорош, чертяка.

-Ты тоже, бать. Есть ещё порох?

-Ну, а ты думал. Чёрт. Жаль вчера не пришёл, а то мне сегодня за руль...

Батяня продолжал говорить, сокрушаясь тому, что не может со мной выпить, а я же внимательнее рассматривал его всё это время.

Он постарел. Сильно скинул вес и теперь едва ли может использовать свой старый гардероб. Правая нога чаще вставала на носок, а сам он неосознанно вздрагивал, когда опирался на неё.

Его левая рука двигалась чуть хуже, а улыбка на этой же стороне лица была более вялой и пустой.

Волосы почти целиком покрылись сединой, а морщины испещрили лицо.

-Ну, чего застыл? Пошли, мамку обрадуешь.

-Да, пойдём.

Печально улыбнувшись, я смог выдавить из себя куда более радостные и позитивные эмоции. Не хотелось портить им настроение ещё больше.

Зайдя на кухню, первое, что мне попалось на глаза — это куча газет и мусорных пакетов, на скотч приклеенных к стенам, закрывающих дыру.

Все ходили в уличной обуви, а под ногами то и дело попадались крошки бетона и куски кухонных полок. Побитая посуда, переломанная микроволновка и помятый телевизор, что раньше стоял на холодильнике.

Вместо старого обеденного стола сейчас был поставлен гостевой, который раньше доставали на праздники. А любимая мамина скатерть торчала из мусорки, она была вся в проплешинах и следах копоти.

-Дорогой, сынок...

Прервав мои размышления, мама накинулась на меня с объятьями. Привычные слёзы из радости и выплеснутого волнения. Но они были даже приятны. Аккуратно приобняв её за спину, ласково сжимаю с объятиях, вдыхая аромат её волос, пропахших едой.

«Как в детстве».

Мелькнула у меня в голове шальная мысль, после которой я потёрся о макушку матери щекой, а её хватка в ответ стала лишь крепче.

-Решил тут заскочить к вам, узнать, как дела. Да и помочь с переездом.

-Конечно, конечно. Но пока садись лучше, я сейчас ещё приготовлю!

Ловко утерев выступившие слёзы в уголках глаз, мама метнулась обратно к плите, не слушая моих протестов.

«Ладно, можно и перекусить... Даже не помню, когда нормально ел за последнюю неделю».

***

Проводив взглядом машину родителей, которая свернула за угол и понесла их за пределы разрушенного города, по одной из немногочисленных безопасных дорог, вытаскиваю сигареты из кармана.

На душе было как-то пустовато и одиноко. Непривычно было понимать, что родители уезжают на другой конец материка, надеясь оказаться подальше от столь опасного места.

Но самое печальное, что в момент прощания мать дала волю эмоциям. Она ругала меня, бранила, умоляла и просила прекратить всё это, убеждая, что её материнское сердце чувствует, что ничем хорошим для меня это не кончится.

Стоило её словам прозвучать, как я сразу вспомнил своё отражение в зеркале.

-Скорее всего, ты права...

Подкурив, затягиваюсь противным дымом, который в этот раз не принёс успокоения, а даже наоборот, разозлили ещё сильнее. Хорошо, что я не ответил ей, так бы было ещё тяжелее, как будто нынешней меланхолии мало.

И вот я стою на разрушенных улицах Нью-Йорка и наблюдаю, как машина моих родителей уходит вдаль, превращаясь в маленькую точку среди пепла и разрухи. Их силуэты исчезают за горизонтом, оставляя одну только тишину, которая кажется ненормально шумной в этом опустошённом городе. Сердце сжимается, когда я вспоминаю последние слова матери:

«Такая жизнь не доведёт тебя до добра».

Эти слова как шипы в моем мозгу, острые и безжалостные. Я снова и снова прокручиваю их, словно застрявшую пленку. Она была права, конечно.

Я не могу отрицать, что в этом мире есть мрак и порок, которые плетут свои сети вокруг меня, но как же больно слышать это из её уст. Как же тяжело принимать простую истину, что набатом бьётся в голове.

Я пытаюсь понять, что со мной не так. Почему меня терзает злость и беспокойство? Я не из тех, кто боится столкнуться с реальностью. Каждое утро я вижу, как мир погружается в хаос, и моя миссия — более чем просто справедливость. Это необходимость. Но вот эти слова, они проникают глубже, чем все удары и все страдания, которые я видел и перенёс.

Может, она боится за меня? За того, кто выбрал этот путь? Но в этом нет ничего страшного, не так ли? Я не могу позволить своим родителям вмешиваться в мой выбор. Я — Роршах. Это имя для всех, кто не понимает, как выглядит настоящая правда. Я вижу чудовищ, они везде, и я обязан сражаться с ними. Но чем больше я думаю о её словах, тем более они кажутся прогрессивными, как бы я ни хотел отвергнуть их.

-Конечно, боится, придурок...

Мне было не узнать собственный голос. Хриплый, надломленный, но не ранами или усталостью, а собственной судьбой.

Каждая крошка разума, что я бережно собирал, рушится под натиском этих мыслей. Опасность в реальности, в том, что я делаю. Она существует. Эта жизнь может действительно не довести меня до добра. Я постоянно на краю, и это знание, словно тень, следует за мной.