Русский, бегло взглянув на журнал, вернулся к столу, сел и отчаянным жестом разочарованного влюбленного закрыл руками лицо. Ну что ему теперь со мной делать, спросил он.

Я молчал.

Потом более громко и чуть ли не грубо он повторил свой вопрос по-венгерски.

Не знаю, тихо сказал я.

Ты думаешь, ты достоин того, чтобы говорить по-русски, спросил он опять на родном языке.

И от этого мне показалось, что еще не все потеряно, мне хотелось вернуть его благосклонность.

Да, по-русски пролепетал я.

Можешь идти, сказал он.

Не прошло и получаса после их отъезда, как по школе распространился слух, что выдержавшие экзамен этой зимой поедут на отдых в Сочи. Еще никогда не встречал я каникулы в столь подавленном настроении. Это жалкое «да», которое я выдавил из себя, почему-то запомнилось мне как сказанное довольно решительно и по-военному. Свой голос мне хотелось слышать их ушами, хотелось быть уверенным в своем успехе, только тогда я смог бы забыть о своем предательстве. Ни о каком зимнем отдыхе я не мечтал, да и вероятность такой поездки с течением дней становилась все призрачней. Но Према я избегал. И не хотел больше играть с ним ни в какие игры.

Утром тридцать первого декабря меня вызвали в школу. За нами послали отца Ливии. Перед учительской нас было шестеро, три смертельно бледных девчонки и трое храбрящихся мальчишек. Разговаривать друг с другом никто не осмеливался. Директор снова встретил нас в обществе незнакомого мужчины и обратился к нам с небольшой речью. Он старался придать голосу соответствующую случаю торжественность и растроганность. Нашей школе, сказал он, выпала неслыханная честь. По случаю Нового года от имени пионеров и всей венгерской учащейся молодежи мы сможем приветствовать в его резиденции вождя и мудрого учителя нашего народа товарища Матяша Ракоши. О деталях нам рассказал незнакомец. Он объяснил, как все будет происходить, как нам вести себя и как отвечать на возможные вопросы. Главное правило, просветил он нас, заключается в том, чтобы не сказать ничего, что могло бы опечалить хозяина. Ведь нам хорошо известно учение Золтана Кодая. Во время пения следует улыбаться. Пусть это будет вторым главным правилом, которому мы должны следовать. После поздравления нас угостят какао со взбитыми сливками и сдобной булкой. А если супруга товарища Ракоши любезно спросит нас, не хотим ли еще, мы должны вежливо отказаться, ибо посещение должно продлиться не дольше двадцати минут. Майя Прихода должна была произнести поздравление по-венгерски, а я по-русски. Он передал нам текст, который к утру нам следовало выучить наизусть, так, чтобы от зубов отскакивал. До окончания нашей миссии о ней не должна знать ни одна душа, и показывать кому-либо этот текст он настоятельно не рекомендует. Букеты, а также дальнейшие инструкции мы получим утром у шлагбаума на улице Лорант.

Едва я распрощался с остальными, эта последняя фраза, словно полыхнувшая беззвучно молния, понесла меня к Прему. Так все же поднимется передо мной шлагбаум. Прем с братом играли на кухне в карты. Мы отошли с ним на несколько шагов от их дома. И я тут же все ему выложил. Мы наконец-то туда проникнем. Я сказал это так, будто речь шла о нас обоих. Он зябко переминался с ноги на ногу. Под его подошвами скрипел снег. Он недоверчиво щурился, как будто подозревая меня в каком-то розыгрыше. Я уже почти вытащил из кармана текст приветствия, собираясь предъявить его в качестве доказательства. Но он перебил меня, ему как раз привалила хорошая карта, и вообще, да пошел я в жопу.

Я не обиделся. На его месте я сказал бы примерно то же. Прем был слабым учеником, буквально на брюхе переползавшим из класса в класс. Конечно, мы тоже жили в нужде, тоже сидели на фасоли, горохе да мороженой картошке, но все-таки моя мать могла иногда продать ковер, старинную драгоценность или что-то из серебра. Мы дружили с ним, в точности сознавая, какая неодолимая пропасть нас разделяет. В наших военных играх я был всегда офицером, а он рядовым. Он не был согласен даже на роль капрала, потому что такое, ни то ни се, положение оскорбляло бы его достоинство. Так что этот неприятный инцидент не помешал нам несколько дней спустя восстановить привычный порядок вещей. Он ничуть не стыдился своего любопытства, заставляя меня по нескольку раз на дню рассказывать о визите. Уже в первый раз я поведал ему достаточно красочную историю, которая с течением времени обрастала все новыми подробностями. Мне казалось нелепым признаться, что все, что казалось до этого глубочайшей тайной, которую мы и пытались разведать, на самом деле было бесконечно скучным, лишенным ярких подробностей, унылым и будничным. Казалось бы, тайна была у меня в руках, но я не верил своим глазам. Потому что не мог тогда знать, что нет на земле тайны более тоскливой, чем тайна деспотии.

Все проходило именно так, как заранее описал нам незнакомый мужчина. В этой тайне случайностям не было места. В девять утра, без шапок, шарфов и пальто, в пионерской форме, мы должны были быть у шлагбаума на улице Лорант. Там нам вручили два букета гвоздик. Один получила Майя, другой – я. Утро было солнечное, сверкал снег, мороз минус десять, не меньше. Наверное, мы выглядели очень жалко, поскольку понятным образом обеспокоенные родители, конечно, не отпустили нас из дому в одних пионерских рубашках, как то предписывала инструкция, а утеплили несколькими слоями белья. Все мы казались набитыми чучелами, и при движении из-под праздничной формы выбивались разного вида одежки. Прему, естественно, я об этом не рассказывал, зато сочинил, что по ту сторону шлагбаума есть прекрасно замаскированное спецпомещение, где нас обыскали, а чтоб было еще занимательней, добавил, что даже девчонок раздели при этом донага. Букеты, продолжал я, мы получили уже там, чтобы нельзя было вложить в них какое-нибудь отравляющее вещество или взрывчатку. Их вынес нам один из охранников. Ну, ребята, спросил он у нас, кто из вас будет выступать? Основательный ужас приготовлений настолько не согласовывался во мне с поверхностной неряшливостью воплощения, что я невольно расцвечивал свои наблюдения, как того требовал пережитый мной ужас. Наш небольшой отряд прошагал по пересекавшей запретную территорию дорожке, так же заваленной снегом, как и все прочие улицы в городе. Сам того не желая, я вынужден был констатировать непостижимое: это место не отличалось ничем