Я вышел перед этой толпой, встал перед старичками, как ответственный ученик, подготовивший доклад. Поймал снисходительные взгляды, пробежался по вздернутым носам, оглядел едва заметные и вполне явные ухмылки. И произнес речь, которую готовил трое суток. Если кратко передать содержание, то оно ничем не отличалось от того, что я рассказывал Глебосу, и от писем самого Глебоса. Я рассказал про архилича, которого мы встретили. Рассказал, что он расшвыривал подмастерий и мастеров, как котят. Про Кигулара и победу над ним не упоминал. Вряд ли они вообще о нем знают. А если и знают, не поверят мне.

Когда я закончил речь, в горле саднило — слишком долго говорил.

Увы, результат был далек от ожидаемого. Меня не приняли всерьез ни когда увидели впервые, ни сейчас.

— Глупости. Никогда этих ваших архиличей не было, — отмахнулся старикашка-воздушник. — Вы, наверное… переоценили силы обыкновенного лича.

Раздались тихие смешки.

— Уверяю вас, это был именно…

Меня не слушали. В глазах грандмастеров стояла скука. Грандмастер проклятий повернулся к соседу и принялся общаться, приглашая того в свою усадьбу на «праздник по поводу окончательной победы над нежитью». Они действительно не понимают, что ещё не все кончено? На что они надеются? О чем думают?

И были ли они вообще на стенах, когда их города осаждали?

Последний вопрос оказался наиболее интересным. Я аж вздрогнул, когда он пришел мне на ум, ожег меня, как искорка костра, упавшая на голую кожу. Действительно, как минимум, проклинающий маг ничего нежити сделать не мог. А остальные? Защищали ли они города, или готовились покинуть обреченный город, вместе с власть имущими? Не сидели ли они в центральной городской ратуше вместе с мэром и прочими членами городского совета, пока подчиненные им рунные маги путем сложных ритуалов сплетали пространство в дорогу, по которой городские бонзы могли спокойно уйти?

Так уже было один раз, в моей прошлой жизни. Почему бы им не поступить так в этой?

— Но неужели нет другого способа убить архилича? — со скукой спросил рунный маг.

— Отлично сказано, Гбор! — хохотнул старикашка. — Вот чего-чего, а под руку сопляка я ещё не ходил! Молоко на губах ещё не обсохло, портки детские на взрослые не сменил, а все одно — в управленцы лезет.

Снисходительный, самолюбивый тон и остроты вызвали добродушный смех от собравшихся.

— Есть, есть другой способ убить архилича, — сдавленным голосом заговорил я, пытаясь подавить ярость, и понимая, что эту едкую волну, что поднимается изнутри, я точно не остановлю. — Но вы все равно сможете поучаствовать в этом действии.

Взметнувшаяся из глубины души ярость толкала на обдуманный ночью, принятый всей душой, но не слишком высокоморальный поступок. Боги свидетели, я хотел иначе, по-хорошему хотел, чтобы грандмастера помогли мне добровольно…

— И что вы имеете нам предложить, молодой человек?

— Я предложу вам стать мной, — ещё тише сказал я. — Кирпичиком в лестнице, которая доведет меня до небес.

— Чего ты там лепечешь? — привстал грандмастер проклятий. И захрипел, когда я резко рванул к нему и вогнал ладонь в сердце этого размякшего, разучившегося драться человека. Умер тот не сразу — попытался было освободиться, царапая истончающимися, сохнущими пальцами мое предплечье. Но не смог и повис на руке.

Благоразумие зашлось в горестном крике. Я четко понимал, что не стоило этого делать, но остановиться уже не мог. Как алкоголик, который ещё недавно клятвенно обещал завязать с выпивкой начальнику, все чаще молчащему на эти клятвы, идет в очередной раз в таверну, зная, что ему там непременно нальют и вместе с тем понимает, что в этот раз загул ему точно не простят, но ноги будто сами несут вперёд и остановиться свыше сил. Я словно лудоман, стремящийся «в последний раз» поучаствовать в карточном турнире, ощутить это радостное чувство, когда на руки идут хорошие карты, и пальцы раз за разом пододвигают к себе серебряные кругляши по бархатной ткани стола. А опасение проиграться, как и твердая уверенность, что именно это его и ждёт, отодвигаются на задворки души, как и понимание, что в кошельке остались последние деньги, и на еду к концу месяца не останется ни медяка. Прячется и осознание, что придётся падать в ноги соседям и родителям, молить, рыдать, закусывая указательный палец, чувствуя, как текут по небритым щекам крупные слезы, вымаливать прощение, просить, чтобы заняли — в последний раз заняли! — хотя бы на хлеб. Божиться, что больше никогда, бить — до крови бить лоб о старенькое крыльцо родителей, хватать за старенькие застиранные брюки бати либо подол мамки. И получая отложенные старичками на старость монеты, знать в глубине души, что иначе не станет, и этот последний раз так и останется не последним, а очередным, и часть денег уйдет совсем не на еду. Только вот игра уже давно стала гораздо важнее и ребенка, и жены, и родителей, заслонила работу и радость отцовства. И ни скорбное лицо матери, ни латаная-перелатаная курточка сынишки, с нашитыми рукавами, из которых торчат длинные тощие руки, потому что и из нашитых рукавов сынишка давно вырос, ни углубившиеся морщины на лице отца, который, несмотря на старость, после первых игр колотил тебя палкой, пытаясь выбить дурь и вбить ума, а теперь просто устало молчит, не пересилят ощущения счастья, когда ты двигаешь по бархату тяжеленькие монетки.

Как лудоманов, алкоголиков и любителей алхимической дури влечет их пристрастие, так и меня влекла энергия, текущая в стареньких сосудах. И меня не могли остановить ни понимание полнейшей отвратительности такого поведения, ни осознание, что я подставляю под удар Глебоса и его неоперившуюся Гильдию, которая, несмотря на покровительство лорда и все потуги приятеля сделать организацию ровней прочим Гильдиям, все ещё слаба, как неоперившийся птенец, и этот удар может её убить.

Я скользнул в сторону, уходя от атаки воздушника, и прошедшая мимо волна ветряных лезвий перемолола ограду, но не остановилась на этом, в пыль разнося кирпичную стену соседнего дома. Ладонь вновь пробивает грудь грандмастера, без особого труда проникая сквозь уплотнившееся поле защитного амулета. Рунный маг, совсем не боевой специальности человек, с изумительной скоростью сплетает руны, за секунду манипулируя десятками знаков. Руны слетают с рук человека, сплетаются в цепочки, в печати. У грандмастера получилось бы остановить меня, или хотя бы защититься, вот только моя левая рука была свободна.

Ладонь пробивает плетение, словно бумагу, и, разорвав богатые одежды, схватила сердце человека. Третий. Сила во мне бурлит, системные сообщения гласят о том, что