— Ты слишком подозрителен, Луи. У него есть это существо, не так ли? Он знает о твоей картине. Есть только один способ, с помощью которого он мог узнать об этом.

Невин подумал и сказал:

— Я полагаю, ты прав.

— И если господин Уэст по воле случая окажется самозванцем, — весело заметил Картрайт, — мы можем всегда принять надлежащие меры.

Невин обратился к Уэсту:

— Я надеюсь, что вы это понимаете.

— Безусловно, — ответил тот.

— Мы должны быть очень осторожны, — отметил Невин. — Это доступно немногим.

— Очень немногим, — согласился Уэст.

Невин пересек комнату и потянул шнур, который висел на стене. Один из гобеленов медленно свернулся в тяжелый рулон. Уэст наблюдал за этим, затаив дыхание, — и перед ним предстала картина.

На переднем плане было изображено дерево, с веток которого свисали золотые плоды, в точности похожие на один из тех, что лежали в вазе на столе. Словно кто-то только что шагнул в картину и выбрал этот свежий фрукт себе на обед.

Под деревом была нарисована дорожка, которая начиналась от самого края холста; она была прорисована до такой степени подробно, что даже крошечная галька, покрывавшая ее, была ясно видна глазу. И от дерева дорожка вела к возвышавшимся на горизонте лесистым холмам.

В следующую секунду Уэст, наверное, мог бы поклясться, что он почувствовал дуновение ветра, услышал шелест листьев покрытого плодами дерева, увидел, как листья дрожали на ветру, до него донеслось благоухание цветов, которые росли вдоль дороги.

— Ну как, господин Уэст? — торжествующе спросил Невин.

— Почему, — спросил Уэст, все еще прислушиваясь к шелесту ветра в листьях, — почему кажется, будто можно войти в картину, а затем двигаться прямо по этой дорожке?

Невин вдыхал воздух со звуком, который не был похож ни на одышку, ни на вздох, а на что-то среднее между ними. В конце стола Картрайт захлебывался вином, его громкий неудержимый смех, который он пытался сдерживать, образовывал пузыри на его губах.

— Невин, вы когда-нибудь думали о создании другой картины? — спросил Уэст.

— Возможно, — ответил Невин. — Почему вы об этом спрашиваете?

Уэст улыбнулся. В его голове эхом раздавались слова, которые он запомнил, слова, которые пьяный мужчина прошептал ему перед смертью.

— Я только подумал, — сказал Уэст, — о том, что могло бы случиться, если бы вы когда-нибудь нарисовали не то место.

— Ей-богу! — воскликнул Картрайт, — Невин, он тебя сделал! Я говорил тебе то же самое.

Невин начал подниматься из-за стола, и едва он встал, как чуть слышные звуки музыки заполнили комнату. Музыка, которая разжала руки Невина, ухватившиеся за край стола, музыка, которая заставила исчезнуть внезапный холод между лопатками Уэста.

Музыка, которая говорила об удивительном космосе и ярком пламени звезд. Музыка, в которой был свист ракет, и тишина пустоты, и мрачные своды вечной ночи.

Рози пела.

Уэст сидел на краю кровати и понимал, что ему повезло: он удалился прежде, чем могли быть заданы другие вопросы. Пока он был уверен, что ответил верно на все, не вызывая особого подозрения, но чем дольше это будет продолжаться, тем больше вероятности, что он обязательно совершит ошибку, пусть даже незначительную.

Теперь у него было время, чтобы подумать, время, чтобы попытаться распутать и соединить в одно целое некоторые из фактов, которые он недавно узнал.

Одно из этих маленьких чудовищ, которыми кишело это место, забралось на стойку балдахина кровати и теперь пристроилось там, неоднократно обернув вокруг стойки свой длинный хвост. Существо, уставившись на Уэста, издавало странные звуки, похожие на чириканье, а он смотрел на него и дрожал, задаваясь вопросом: корчит ли оно ему рожи или действительно так выглядит?

Эти скользкие, чирикающие чудовища… он где-то слышал о них, вне всякого сомнения. Он даже как-то видел рисунки с их изображением. Когда-то очень давно в другом времени и в другом месте. Видел существа, похожие на Аннабель и на ту тварь, которую Картрайт сбросил со стула… и на это маленькое злобное созданье, которое устроилось в изголовье кровати.

Невин сказал о них забавную вещь: «…они прокрадываются сквозь…» — не внутрь, а сквозь. Нечего добавить.

И Невин с Картрайтом — что-то в них не так, какая-то трудноуловимая черта характера, по определению не присущая человеку.

Они работали с гормонами, когда что-то случилось, что послужило поводом для предупреждения, посланного на Землю. А было ли предупреждение? Может, фальшивка? Происходило ли здесь то, о чем никто не должен знать, как того хотело правительство Солнечной системы?

Почему они послали Стеллу на Землю? Почему они были до такой степени довольны, что ее там так хорошо принимают?

Что имел в виду Невин, спрашивая: «…правительство ни о чем не подозревает?» Почему правительство должно подозревать? Что было в ней такого, о чем можно было бы подозревать? Всего лишь бессмысленное существо, пение которого напоминало перезвон колоколов на небесах.

Теперь этот бизнес, связанный с производством гормонов. Гормоны делали забавные вещи с людьми.

«Я должен узнать, — сказал себе Уэст, — Чуть быстрее и более умело. Установить короткую связь между “здесь” и “там”. Ты слишком плохо знаешь себя самого, чтобы определить, чем отличаешься от других. Вот так развивается человеческая раса. Мутация здесь и происходящее там через одну или две тысячи лет некое изменение расы, ставшей не такой, какой она была за тысячу лет до этого.

Возможно, то была мутация обратно в каменный век, когда человек ударил два кремня друг о друга и добыл себе огонь. Возможно, другой мутант, который выдумал колесо, взял сани для перевозки камней и сделал из этих деталей тележку.

Медленно, это должно было бы происходить медленно. Постепенно. Потому что если бы это происходило слишком быстро и было заметно, другие люди убивали бы каждого мутанта, как только бы он обнаруживался. Потому что человеческая раса не может допустить отклонение от нормы, даже несмотря на то, что мутация — процесс, с помощью которого развивается раса.

Раса больше не убивает мутантов. Она помещает их в лечебницы или загоняет в такие глухие уголки самовыражения, как искусство или музыка, или она находит для них хорошие места ссылки, где они будут чувствовать себя комфортно, где у них будет работа и где — нормальные люди надеются на это — мутанты никогда не узнают, кто они.

Теперь быть другим стало тяжелее, тяжелее быть мутантом и не избежать обнаружения, а все из-за медицинских комиссий и психиатров и прочего научного фетиша, который люди создали, чтобы охранять их спокойствие.

Пятьсот лет назад они не узнали бы, кто я. Пятьсот лет назад я, возможно,