почти ортодоксальном благочестии, его книги, не способные меняться с возрастом, через издания и переводы вошли в мысли образованной Европы. «Западное Просвещение, — говорил Шпенглер, — имеет английское происхождение. Рационализм континента полностью восходит к Локку». 162 Конечно, не полностью. Но о ком еще сейчас можно было бы рискнуть сказать такую гиперболу?

VI. ВАЛДЕСБЕРИ: 1671–1713 ГГ

Его ученик, Энтони Эшли Купер, третий граф Шафтсбери, был заслугой Локка-просветителя. Не то чтобы Локк был ответственен за стиль Шафтсбери; психолог-исследователь писал пешеходной прозой, простой и обычно ясной (по эту сторону кола), но редко красивой; Шафтсбери, человек богатый и свободный, писал с уверенной урбанистичностью, терпимым юмором и почти галльской грацией — английский сеньор, снисходящий до философствования. Мы должны задержаться у него, потому что он почти основал эстетику в современной философии и, спасая чувства и симпатии из холодных рук Гоббса и Локка, питал поток сентиментализма, который достиг кульминации в Руссо.

Под руководством Локка и по его схеме обучения языку путем беседы Элизабет Бирч, знавшая греческий и латынь, позволила Энтони с легкостью читать на обоих этих языках к одиннадцати годам. Затем он отправился в Винчестерскую школу; затем три года путешествий, во время которых он выучил французский язык и французские манеры и приобрел такую склонность к искусству, которая, должно быть, казалась неприличной английскому лорду. Он пробыл год в парламенте — достаточно долго, чтобы заметить «несправедливость и коррупцию обеих партий»; 163 Но лондонский дым настолько усугубил его астму, что он уехал в Голландию, где нашел интеллектуальный воздух, оживленный Спинозой и Бейлем. Унаследовав графство (1699), он провел остаток жизни в своем загородном поместье. За четыре года до смерти он женился и с удивлением обнаружил, что счастлив, как и прежде. 164 В 1711 году он опубликовал свое собрание сочинений под общим названием «Характеристика людей, нравов, мнений и времен». В 1713 году, в возрасте всего сорока двух лет, он умер.

Не стоило ожидать, что человек, унаследовавший такое состояние на земле, будет много думать о небесах. Он осуждал «энтузиазм» — под которым в его время подразумевался фанатизм — тех англичан, которые считали, что выдыхают божественные откровения. Любая форма бурных эмоций или речи, по его мнению, была признаком дурного воспитания. Но он считал, что мудрее улыбаться таким людям, чем преследовать их; более того, остроумие и юмор, которые он сделал предметом оригинального эссе, казались ему лучшим подходом ко всему, даже к теологии. Он соглашался с Бейлем в том, что атеисты могут быть достойными гражданами и что они нанесли меньше вреда религии и морали, чем грубость власть имущих конфессий. 165 Он протестовал против «поклонения и любви к Богу, чей характер — быть придирчивым и обидчивым, подверженным гневу и ярости, неистовым и мстительным… поощряющий обман и вероломство среди людей, благосклонный к немногим… и жестокий к остальным». 166 Он задавался вопросом, какое влияние такое представление о божестве оказало на характер и поведение людей. Он считал, что быть добродетельным из надежды на рай или из страха перед адом — это малодушие и трусость; добродетель настоящая только тогда, когда ее практикуют ради нее самой. Однако, поскольку человек таков, каков он есть, ему необходимо прививать веру в будущие наказания и награды. 167 «Настоящая гуманность и доброта — скрывать сильные истины от нежных глаз…. Бывает необходимо…чтобы мудрые люди говорили притчами». 168 Таким образом, Шафтсбери защищал авторитетную церковь и пытался примирить зло и теизм с помощью оптимистической философии, которая сводила зло к человеческим предрассудкам. 169 Тем не менее Александр Поуп считал, что «Характеры» нанесли больше вреда явленной религии в Англии, чем все труды явных неверных. 170

Шафтсбери был согласен с Аристотелем и Локком в том, что счастье является законной целью человеческих действий; он определял философию как «изучение счастья». 171 Но он выступал против сведения всех человеческих мотивов к эгоизму или корысти. Согласно этому анализу (недавно расширенному Гоббсом и Ларошфуко),

Вежливость, гостеприимство, гуманность по отношению к незнакомцам или людям, попавшим в беду, — это лишь более умышленный эгоизм. Честное сердце — это только более хитрое сердце; а честность и доброта — это… лучше регулируемое себялюбие. Любовь к родным, детям и потомству — это чисто любовь к себе и своей родной крови. Великодушие и мужество, несомненно, являются модификациями этого универсального самолюбия! 172

В противовес этой точке зрения Шафтсбери утверждал, что человеческая природа имеет двойную природу: инстинкты личной выгоды и инстинкты жизни в группе. Он считал, что общество и государство возникли не на основе общественного договора, а на основе «стадного принципа и ассоциативной склонности… столь естественной и сильной у большинства людей». 173 Существуют «естественные привязанности. основанные на любви, благодушии, доброй воле и симпатии к себе подобным. Иметь эти естественные и добрые привязанности в полной силе — значит иметь главное средство для собственного удовольствия; не иметь их — значит быть несчастным и больным». 174 Быть «хорошим» — значит иметь склонности, последовательно направленные на благо группы: чем больше группа, вызывающая эти чувства, тем лучше человек. Сознание такой социальной симпатии — это моральное чувство. Оно является врожденным, но не в своих конкретных заповедях (которые варьируются от группы к группе), а в своей инстинктивной основе: «Чувство добра и зла… столь же естественно для нас, как и естественные привязанности, и является первым принципом нашей конституции». 175

Шафтсбери перешел от этики к эстетике, отождествив их. Хорошее и прекрасное едины: мораль — это «вкус красоты и наслаждение достойным»; поэтому мы говорим о некоторых необщественных поступках как об уродливых, поскольку чувствуем, что они нарушают гармонию части с целым, которая является и добром, и красотой. Человек может сделать свою жизнь произведением искусства, единства и гармонии, развивая в себе эстетическое чувство, элементом которого будет нравственность; человек «хорошего воспитания» (считал наш аристократ) делает это, и в результате воспитания «не способен совершить грубый или жестокий поступок»; 176 сформировавшийся хороший вкус будет руководить им в поведении, как в искусстве. Истина — это тоже своего рода красота, гармония частей знания с целым. Поэтому Шафтсбери с готовностью встал на сторону классицизма в искусстве: форма, единство и гармония казались ему основными качествами совершенства в поэзии,