— Аль-хамду-л-илляхи! Раббаня аатина фид — дунья хасанатан ва филь — аахирати хасанатан ва кына азабаннар![166]

Далеко не все присутствующие хорошо знали арабский язык. Но смысл сказанного уловили. Он соотносился с каноническим текстом Корана. Далее правитель перешел на тюрко-татарский и заговорил мелодраматически, то резко повышая, то понижая голос, произнося некоторые слова нараспев, делая слишком сильные ударения. Так звучала в его устах клятва отречения. Суть же ее состояла в следующем: будучи несколько лет владетелем крымских татар, хан радел об их благе и пользе, но воочию убедился в неблагодарности и переменчивости этого народа, склонного к чужим внушениям, посему от бремени власти над ним он теперь отказывается.

Шахин-Гирей полагал, будто впечатленные его клятвой, подданные тотчас падут на колени, закричат, заплачут и станут дружно умолять его не бросать их, несчастных, на произвол судьбы. Тогда он у них на глазах порвет бумагу в клочья и тем укрепит свою власть хотя бы морально. Но ничего подобного не случилось. К изумлению хана, даже знатные, близкие к трону вельможи братья Абдулла-бей и Мехмет-бей из рода Ширин, престарелый Али-Мехмет-мурза из рода Яшлав, надменный Адиль-бей из рода Кыпчак, хитрый и осторожный Джанибек-мурза из рода Барын хранили молчание. Остальные, глядя на них, тоже не произносили ни слова и с места не двигались.

В зале наступила гнетущая, напряженная тишина. Не в силах более держать паузу, Шахин-Гирей чуть поклонился бывшим подданным и вышел вон. Те по-прежнему стояли, как в столбняке, и на поклон правителя не ответили.

Потом выяснилось, что татары не поверили ни одному слову из клятвы светлейшего хана.

Большая часть из них сочла его выступление обыкновенной провокацией, направленной на то, чтобы хитрым способом выявить противников и затем предать их казни. Русские, ожидавшие конца собрания за закрытыми дверями, все объяснили мусульманам. Эпоха династии Гиреев действительно подошла к концу. Благословенную в веках греческую Тавриду, которую завоеватели из Золотой Орды почему-то назвали «Крым», ждала абсолютно другая, новая жизнь под скипетром российских самодержцев.

Глава четырнадцатая

Город семи глубоких бухт

Майским погожим утром Аржанова вышла к морю. Здесь белая, сизо-серая, желтая, коричневая галька разноцветным ковром устилала берег. В это время гладь залива у селения Инкерман казалась волшебным зеркалом. В нем отряжались скользящие лучи солнца, голубое высокое небо, горы с пологими склонами, рыбачьи домики, карабкающиеся по ним вверх. Вода как будто ластилась к суше, вздыхала и набежавшей волной с легким всплеском перебирала камешки.

Анастасия подняла один из таких плоских кругляшков, наклонилась и запустила его в море по касательной. Он сначала подпрыгнул раз и два, рикошетом оттолкнувшись от водной толщи, но потом все-таки исчез в ней. Вечно голодные чайки, приняв его за живое существо, нырнули следом, но ничего не нашли, поднялись наверх и принялись возмущенно вскрякивать и хлопать крыльями.

Позавчера разведывательно-диверсионая группа Флоры прибыла сюда из Карасу-Базара. Пищу и кров, как обычно, предоставил русским монастырь Святого Климента. Отец Гермоген, его настоятель, сердечно приветствовал давнюю свою знакомую госпожу Аржанову, которая всегда делала щедрые взносы на обновление храмов и имела обыкновение долго молиться в древней церкви, вырубленной в скале.

За монастырской вечерней трапезой, состоявшей из каши, киселя и хлеба, священник так расчувствовался, что говорил почти не умолкая. Анастасия его не перебивала, хотя историю монастыря знала уже наизусть. По преданию, первую церковь здесь вырубил в скале римский епископ Климент, сосланный в Тавриду императором Трояном за проповедь христианства. Сама по себе обитель возникла гораздо позже, где-то в VIII — XI веках, и поначалу благоденствовала под покровительством князей государства Феодоро.

В 1434 году ее разграбили генуэзцы. В 1475 году турки, явившись на полуостров, обложили монастырь большим налогом, но разрушать не стали. В 1774 году османы, выполняя условия мирного договора с Россией, убрались прочь. Монахи обрадовались их уходу, но ненадолго. В 1778 году множество крымских христиан переселилось в Россию. Монастырские церкви лишились пряхожан, казна — регулярных поступлений, община — ее главы игумена Феофилакта и более половины иноков и послушников, вместе с игуменом отправившихся на берега Азовского моря. Монастырь начал приходить в упадок.

Но Господь Бог не оставил его своим попечением. В ноябре прошлого года сюда пришли два русских фрегата и остались на зимовку. Офицеры и матросы прилежно посещали церкви в Инкермане. Они говорили отцу Гермогену о том, что бухты — очень удобные, и потому вскоре сюда придут другие корабли военно-морского флота великой царицы. Для их постоянного базирования недалеко от Инкермана ближе к руинам древнего Херсонеса будет заложен новый город под названием Севастополь, или в переводе с греческого — «достойный поклонения»

О названии города Аржановой пока ничего не было известно. Новость насчет прибытия кораблей она подтвердила, правда, не особенно вдаваясь в подробности. Еще она сообщила священнику об отречении от престола светлейшего хана Шахин-Гирея и сказала, что в Санкт-Петербурге появился Манифест Ее Величества о присоединении полуострова Крым, острова Тамань и реки Кубань к России.

— Следовательно, власть переменилась? — спросил отец Гермоген.

— Именно так.

— Ну, с Русью мы поладим.

— Не сомневаюсь в этом, — она улыбнулась священнослужителю. — Только не забудьте внести исправление в документы. Теперь монастырь находится не в Крымском ханстве, а в Таврической губернии Российской империи…

Собственно говоря, в последних словах и заключался итог ее работы здесь в течение двенадцати месяцев. Это была победа. Ради нее Аржанова рисковала жизнью, переносила лишения, воевала с турками и дружила с татарами, бороздила морские просторы на корабле «Хотин» вместе с капитаном бригадирского ранга Козляниновым.

Она могла радоваться.

Новый повод для ликования доставило ей письмо из Санкт-Петербурга, врученное Сергеем Лашкаревым. Государыня не забывала о своих верных слугах и в воздаяние подвигов и трудов Флоры пожаловала ей тысячу десятин на территории новой губернии. Этот земельный надел Анастасии разрешали выбрать по своему усмотрению в приморских районах полуострова, ранее принадлежавших османам, затем заявить о своем выборе и получить на него царскую дарственную грамоту, оформленную надлежащим образом в канцелярии таврического губернатора, каковую предполагалось разместить в Ак-Мечети. Такой же награды, но меньшего размера — семьсот десятин — удостаивался и князь Мещерский. Унтер-офицеров и рядовых Новотроицкого кирасирского полка императрица поощрила денежными премиями в триста и двести рублей соответственно.

Кроме письма из Северной Пальмиры, ей привезли и послание из Кременчуга — от светлейшего князи Потемкина. Он писал о скорой встрече. В июне сего года светлейший намеревался приехать в Карасу-Базар и лично привести татарских беев, мурз и имамов к присяге на верность Екатерине Второй. Дабы событие навсегда запечатлелось в памяти мусульман, Григорий Александрович выбрал для высокоторжественной церемонии место совершенно уникальное — отвесную, похожую на огромную башню, Белую скалу, или по-татарски «Ак-кая».

Она грозно и величественно возвышалась