Волкодав осторожно опустил своего спутника на мостовую. Эврих с хрипом вбирал в себя воздух, заново привыкая дышать. Это оказалось непросто. Холодный вечерний воздух влился в нутро, словно отвар рвотного корня. Эврих еле успел перевернуться на четвереньки, и добрые тушёные овощи, съеденные в «Зубатке», хлынули под стену в желобок, служивший уличанам сточной канавой. Запах, и помимо того исходивший из желобка, скрутил учёного арранта новыми судорогами. В глазах расплылась чернота, он неминуемо свалился бы вниз лицом, если бы не поддержавшие руки. Желудок Эвриха мало-помалу опустел и притих, поскольку извергать сделалось нечего. Неудачливый воитель утёрся, открыл глаза и начал оглядываться. Волкодав, сидевший рядом на корточках, показался ему взъерошенным, как только что дравшийся пёс, но, если этого не считать, сражение никак на нём не сказалось. Затем Эврих увидел поверженного кондарца. Тот уже стоял на коленях, сжимая левой рукой правое запястье. Он не произносил ни звука, но Эврих даже в густых сумерках видел, что его лицо по-прежнему было белее муки. Эврих посмотрел на его беспомощно торчавшую кисть. Смятые пальцы выглядели так, словно он пытался пробить кулаком стену. Волкодав поднялся и негромко сказал ему:

– Может, и есть у нарлаков праведные мужи, но я что-то пока немного встречал.

Кондарец ощерил судорожно сжатые зубы, левая рука оставила покалеченную правую и метнулась к ножнам. Венн не стал ждать, пока он вытащит нож. Удар ногой вывихнул нарлаку челюсть и распластал его на земле. Больше парень не двигался.

– Ну и зря, – проворчал Волкодав. – Нет бы просто сказать, сдуру, мол, на недостойное дело пошёл…

Мыш вернулся ему на плечо и с видом исполненного долга вылизывал шрам на крыле. Волкодав перешагнул через обмякшее тело и скрылся в проулке. Спустя некоторое время он вновь показался оттуда, волоча по мостовой ещё двоих любителей нападать из засады. У одного была страшно окровавлена голова: что-то рассекло кожу на лбу и щеке, превратив красивое молодое лицо в жуткую маску. Эврих заметил на ремешке у поверженного колчан с короткими болтами и сообразил, что парню досталось его же самострелом по роже. Второй глухо стонал, всё время норовя подтянуть колени к груди. Ноги обоих волочились и шлёпали по выпуклому булыжнику.

Волкодав без большой нежности побросал притащенных наземь. Эврих тем временем кое-как поднялся и стоял, согнувшись, точно столетний дед, возле стены. Последний раз он принимал подобые побои полных три года назад. Разум успел почти позабыть, как это больно и страшно, а тело, оказывается, помнило. И хотело только одного: сжаться в комок, свернуться, точно младенец в материнской утробе.

Эврих не собирался ему потакать.

– Стража… – прохрипел он, медленно разгибаясь. – Вчера я… в это время здесь шёл, стражников встретил… и позавчера… Где ж они…

– Где, где, – проворчал Волкодав. – Уж кто-нибудь постарался…

Он окинул арранта оценивающим взглядом, прикидывая, не поручить ли ему самого худенького из нападавших. Однако Эврих выглядел так, что его самого впору было нести. Вздохнув, Волкодав одного (того, который был менее других вымазан кровью) взвалил на загривок, а двоих других подцепил за одежду.

– Пошли, – сказал он Эвриху.

Молодой учёный поплёлся следом за ним, придерживая руками живот. Ему казалось, убери он ладони, и мышцы, утратившие способность сокращаться, болезненно отвиснут наружу. Они шли уже довольно долго, когда он вдруг понял, что Волкодав шагал не в «Нардарский лаур», а куда-то совсем в другую сторону.

– Ты… куда их? – спросил он. – К стражникам?…

– Ещё чего, – буркнул венн. – К жрецам…

Там, откуда они ушли, вдруг послышался тяжёлый, глухой топот копыт.

– Стража!… – оборачиваясь, сипло позвал Эврих. Но это оказалась не стража. В проулке ненадолго обрисовался силуэт всадника на громадном коне. Человек ехал ссутулившись, натянув на голову капюшон тёмного плаща.

– Эй, любезный… – окликнул его Эврих. Ответа не последовало. Всадник неторопливо удалился в темноту, даже не повернув головы, мерное громыхание копыт постепенно затихло.

Потом впереди и вправду протопала сапогами городская стража, по приказу кониса еженощно обходившая улицы. Эврих услышал, как кто-то называл по имени старшину Брагелла. Сперва аррант обрадовался и хотел закричать, но скоро передумал. Что будет, если стражники заметят на мостовой обрывки одежды или следы крови? И начнут разбираться, что стряслось?… То есть они с Волкодавом, конечно, ни в чём не были виноваты. Но Эврих не единожды убеждался, что в большинстве стран здешнего мира правосудие сперва обдерёт тебя как липку, продержит годок в смрадном подвале – и только потом, если сильно повезёт, отпустит безвинного. Проверять, отличались ли в этом смысле нарлаки в лучшую сторону от своих соседей, у арранта ни малейшего желания не было. У Волкодава, видимо, тоже. Венну наверняка было тяжело, но он даже прибавил шагу, не желая встречаться со стражей. На счастье обоих, Брагелл с товарищами ничего не заметили. То ли короткая драка не многое изменила в облике замусоренной улицы, то ли было слишком темно…

А может, стражники, предпочли ничего не заметить?… Кто поручится, что им не заплатили за небольшую задержку? И ещё за то, чтобы не шибко пялились под ноги, проходя по такой-то улочке?… Брагелл несколько раз заглядывал в «Зубатку» и произвёл на арранта впечатление честного славного малого. Эвриху не хотелось думать, что люди всесильного Сонмора подкупили его. Он погнал прочь гнусную мысль, понимая, что правды скорее всего никогда так и не узнает.

Он долго плёлся следом за Волкодавом, чувствуя, как постепенно отпускает боль в животе. Ему было стыдно собственного бессилия. Когда перед глазами перестали плавать круги, он ухватил одного из разбойников за ноги и стал помогать тащить.

Лечебница для неимущих, основанная жрецами Богов-Близнецов, располагалась неподалёку от пристани. Этот большой, крепкий дубовый дом выстроил лет тридцать назад некий купец. Однажды он тяжело заболел, и помочь ему сумели только жрецы; злые языки утверждали, будто они сами же и наслали на него хворь. Так или не так, а только благодарный торговец, выздоровев, подарил хоромину целителям в двуцветных одеждах, дабы новая вера обрела в Кондаре кров и Ученики могли спасать других страждущих. Жилых помещений в доме было немного, при прежнем хозяине он служил в основном для хранения всякого добра, привезённого на продажу. Теперь в верхней избе лежали больные, а в подклете, среди всяческой утвари, трудились немногочисленные жрецы: перестирывали повязки, составляли снадобья, растирали лекарственные порошки и подолгу изучали на свет стеклянные сосуды с мочой, допытываясь причины