– Но… – промямлил я.

– Никаких но, – воскликнул Вентворт. – Я не прошу ничего неразумного. Вы даете мне слово как мужчина и джентльмен, или я оставляю вас исправлять ваше положение самостоятельно.

И тут он поднял шляпу, как будто собирался уходить.

– Тогда я обещаю, – сказал я в волнении, хотя все это казалось странным и нереальным, я цеплялся за его присутствие или за надежду, что он сохранит жизнь 8000 золотых соверенов.

– Итак, – сказал Вентворт, поднимая бокал, – выпьем за ваше освобождение от нищеты, которая по сути является заключением в тюрьме без питания и жилья.

Мы выпили; я – со странным бурным чувством сомнения, слабо борющегося с надеждой, которая была так же сильна, как убеждение, и так же восхитительна, как и смутна и неопределенна.

– А теперь, – сказал Вентворт, – вы должны подождать меня здесь четверть часа или около двадцать минут. Я отлучусь не более чем на полчаса, самое большее. А пока пусть вас утешит то, что в обмен на ваше обещание я даю вам честное слово, что ваши деньги в полной безопасности. Ни в коем случае не уходите отсюда, пока я не вернусь. Вы обещаете?

– Да, но скажите мне…

– Помните о своем обещании, – и, бросив многозначительный взгляд, он ушел.

Мои эмоции были столь же неопределенны, сколь и сильны. Я намеревался поступить в коллегию адвокатов, как это делает большинство студентов-юристов, с идеей стать лордом-канцлером, генеральным прокурором или, по крайней мере, влиятельным судьей. На самом деле, две недели назад я очень сомневался, стал бы я оправдывать свои амбиции, приняв должность судьи высшего уровня как нечто несомненное в конце моей воображаемой карьеры судебного эксперта. Затем произошел этот ужасный крах, значение которого я пока лишь смутно осознавал. А потом эта необыкновенная встреча с Вентвортом. "Бог умеряет ветер для остриженного ягненка". Если бы я был способен осознать понесенную мной потерю в ее истинном значении, я, вероятно, сошел бы с ума. К счастью, по какой-то милости провидения мой разум нашел другое и, при данных обстоятельствах, лучшее занятие – размышлять о таких тривиальных и сравнительно неважных вещах, как объявления о найме прислуги и тому подобное в "Таймс".

Однако с уходом Вентворта меня словно охватил сильный холод. Его присутствие, казалось, вселяло в меня надежду, его слова делали реальным обладание теми благами, которые он обещал. Когда он ушел, животное ощущение его присутствия исчезло, и воспоминание о его словах стало всего лишь воспоминанием, а не тем, чем были сами слова. К счастью, мой разум, ибо мой разум и я казались такими же разными, как моя рука и я сам, начал как бы уводить меня от забот, представляя мое прошлое знакомство с ним. Только так я могу описать видение, которое возникло передо мной о всех моих прошлых отношениях с Джеймсом Вентвортом. Мне казалось, что все наши давние встречи я вижу как во сне. Ни в одной из картин, которые проплывали перед моим мысленным взором, я не мог увидеть особого изъяна. Он был полон энтузиазма, но у него была достаточно ясная голова, а что касается его безупречной честности мыслей и принципов, то в этом не было никаких сомнений. Он был достаточно проницателен и явно не из тех, кто лжет. Что же тогда он мог иметь в виду, говоря, что мои 8000 фунтов были в безопасности? Внезапно мне показалось, что меня озарил свет. Он спрашивал о моей мебели. Очевидно, он думал о её ценности – о том, как превратить её в деньги. Но на что могли понадобиться те несколько фунтов, которые, как он понял, понадобятся? Как бы они помогли мне вернуть мои 8000 фунтов? Ибо, очевидно, существовала какая-то связь между тем, что я вложил деньги в свою мебель, и возвращением денег, которые я потерял. Когда он услышал, что я полностью оплатил за свою мебель и у меня есть квитанции, он сказал, что мои деньги в безопасности. Очевидно, объяснение этого вопроса заключалось в следующем. Так или иначе, Браун и Джонс были юридически неправы, не имели никаких прав на "покрытие", и деньги, которые должна была выручить моя мебель, требовались для оспаривания этого дела. Должен сказать, что такое решение вопроса принесло мне мало утешения. Вероятно, за мебель можно было бы выручить не более 150 или 200 фунтов стерлингов. Этого едва ли хватило бы на судебные расходы, и мне не на что было бы жить в течение месяцев, а может быть, и лет, которые иск наверняка будет длиться. Кроме того, это повлекло бы за собой разоблачение того, как я распорядился деньгами моей тети.

Полчаса только-только истекли, когда вошел Вентворт с большой тонкой книгой под мышкой.

– Вентворт, – сказал я, – я понял, что вы задумали, вы хотите, чтобы я собрал деньги для иска против Брауна и Джонса?

– Я так и знал, что небезопасно оставлять вас одного даже на несколько минут, – сказал Вентворт,

– Хорошо, но это именно то, что вы хотите, чтобы я сделал, – сказал я твердо.

– Теперь послушайте, – авторитетно сказал Вентворт. – Когда наступит подходящее время, я расскажу вам все. А сейчас я вам ничего не скажу, кроме того, что вы совершенно ошибаетесь в своих предположениях, что у меня нет ни малейшего представления о том, что вы предпримете какие-либо шаги против Брауна, Джонса или кого-либо еще, законные или иные, и что вы должны помнить свое обещание и больше не задавать никаких вопросов. Можете поверить мне на слово, что вы не имеете ни малейшего представления о моих планах, и что ваши деньги в безопасности, если вы отдадите себя под мое руководство. Теперь, сегодня вечером, вы будете беспрекословно слушаться меня или действовать по собственному усмотрению? Даю вам слово, что у меня есть веские причины просить вас делать то, что я вам говорю, не задавая никаких вопросов. Скажите да или нет. Только одно – да или нет?

– Поскольку моя единственная надежда – это ты, то да.

– Тогда вперед, и давайте поужинаем.

Через минуту-другую мы уже сидели в экипаже и мчались сквозь грязь и туман по Кэннон-стрит. Но только когда мы въехали на Флит-стрит и Стрэнд, я начал осознавать реальность своего положения. Каждый магазин и ресторан выглядел теплым и великолепным внутри, но вокруг меня был холодный туманный воздух, и вот я