уж не дышат.

Пусть дыханье Залива сольется с моим.

Его ветром объяты,

Вместе с ним океанской слезой утолим

Горечь каждой утраты.

Май 1983 – конец 1983 или начало 1984

* * *

Светлые печали,

Легкая тоска

По небу промчали,

Словно облака.

А по ним осталось

Все, что я сберег:

Легкость, свет и старость,

Море и песок.

17 января 1984

* * *

Играй, Игнат, греми, цимбал!

Под скрипку и цимбал

Вот здесь я Анну целовал

И слезы проливал.

Играй, Игнат! Игра твоя

Хмельнее, чем вино.

Играй! Ведь молодость моя

Отыграна давно!

Со мной играли бой и смерть,

Начало и конец.

Со мной играли сталь и медь,

И порох, и свинец.

Со мной играли дождь и снег,

Фугас и самолет.

Со мной играл Нечеловек

И сорок первый год.

Играй, цыган! Играй, Игнат!

Терзай струну, как зверь,

Во имя всех моих наград

И всех моих потерь.

Ведь здесь последний мой привал,

Где ты тогда играл

И где я Анну целовал

И слезы проливал.

16 февраля 1984

* * *

Когда уже надежды нет,

И опостылел белый свет,

И невозможно жить с людьми,

О Господи, подай любви!

Когда нет солнца в небесах,

И птицы не поют в лесах,

И в синем море нет ладьи,

О Господи, подай любви!

Когда почти что свет угас

И близится последний час,

Душа в порыве воззови:

О Господи, подай любви!

Когда уже лежишь на дне,

Не мысля о грядущем дне,

Но что-то теплится в крови:

О Господи, подай любви!

Июнь 1984

* * *

Я ухожу постепенно.

Ни пуля, ни петля,

Ни яд, ни морская пена –

Лишние три рубля.

Где-нибудь возле стойки

Мы подводим итог.

Видимо, мы не стойки

На переломе эпох.

1984

* * *

Водил цыган медведя,

Плясал его медведь,

А зрители-любители

Ему бросали медь.

И девочка-цыганочка,

Как вишенки зрачки,

Ловила в звонкий бубен

Монетки-пятачки.

А как она плясала —

Плясала, как жила.

И ножками притопывала,

И плечиком вела.

Пляши, моя цыганочка,

Под дождичком пляши,

Пляши и для монетки,

А также для души.

В существованье нашем

Есть что-то и твое:

Ради монетки пляшем —

И все ж не для нее.

15–16 февраля – 23 июля 1984

Убиение Углицкое

Был Феодор добрый царь,

Да дела не ладились.

Говорили: преставится,

Все тогда поправится.

Говорили: отдохнем

От царя от грозного.

А при Феодоре, при нем

Много было розного.

Если бы не царский шурин,

Если б не Борис,

Все б передрались.

А Борис, царский шурин,

Был умом светел.

Он царя мишурил,

В государи метил.

А Димитрия убили,

Сына грозного царя.

Поздно, поздно

Прибежали лекаря.

Мать-царицу откачивали,

В покой внеся.

Ах, нельзя убивать маленьких,

Убивать нельзя!

Лежал он бледный, беленький

Среди желтых свечей.

Мог бы стать помазанником,

А теперь он ничей.

Государем мог бы стать строгим,

Страшным государем быть,

Головы приказал бы рубить,

Свирепей батюшки быть,

Недругов разя!

А все равно: маленьких

Убивать нельзя!

Ой, – горевал Феодор!

Ай, – утешал Борис!

А после сего события

Только начались.

Нарядили следствие.

Шуйские князья

Приговорили: маленьких

Убивать нельзя.

А его, царевича,

Никто и не убивал…

Играл, играл

Да напоролся

На кинжал.

Ой, – горевал Феодор!

Ай, – утешал Борис!

А тут-то они, события,

Другие начались.

Помер, помер царь Феодор.

Упросили стать Бориса.

Стал татарин, царский шурин,

Государем всея Руси.

И опять дела не пошли на лад:

Всюду глад и мор,

Всюду мор и глад.

Но тут заговорили:

Димитрий бежал,

Он не напоролся

На кинжал.

Говорили: Гришка,

Беглый монах.

А про Бориса – царишко,

Не в своих, дескать, чинах.

Говорили: маленького

Убивать нельзя,

У него особая стезя.

Маленького не убили,

Маленького схоронили,

Схоронили в девичьей.

Не так просто убить царевичей!

И пришел царевич – Димитрий

С ляхами.

Архиереи хватались за митры,

Ахали.

И заколебалась

Русь вся.

Убивать маленьких

Нельзя…

Ведь дети, они слабеньки,

Что хочешь с ними твори.

А достойны сабельки

Взрослые цари.

Ой и помер Борис

За злодейство свое.

Ой и Шуйский ушел

За лукавство свое!

И по всей Руси

Началась резня.

Потому что маленьких

Убивать нельзя!..

8 августа 1984

Пушкин по радио

Возле разбитого вокзала

Нещадно радио орало

Вороньим голосом. Но вдруг,

К нему прислушавшись, я понял,

Что все его слова я помнил.

Читали Пушкина.

Вокруг

Сновали бабы и солдаты,

Шел торг военный, небогатый,

И вшивый клокотал майдан.

Гремели на путях составы.

«Любви, надежды, тихой славы

Недолго тешил нас обман».

Мы это изучали в школе

И строки позабыли вскоре –

Во времена боев и ран.

Броски, атаки, переправы…

«Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман».

С двумя девчонками шальными

Я познакомился. И с ними

Готов был завести роман.

Смеялись юные шалавы…

«Любви, надежды, тихой славы

Недолго тешил нас обман».

Вдали сиял пейзаж вечерний.

На ветлах гнезда в виде терний.

Я обнимал девичий стан.

Ее слова были лукавы.

«Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман».

И вдруг бомбежка. Мессершмитты.

Мы бросились в кювет. Убиты

Фугаской грязный мальчуган

И старец, грозный, величавый.

«Любви, надежды, тихой славы

Недолго тешил нас обман».

Я был живой. Девчонки тоже.

Туманно было, но погоже.

Вокзал взрывался, как вулкан.

И дымы поднялись, курчавы.

«Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман».

Август 1984

* * *

Лет через пять, коли дано дожить,

Я буду уж никто.

Бессилен.

Слеп.

И станет изо рта вываливаться хлеб.

И кто-нибудь мне застегнет пальто.

Неряшлив, раздражителен, обидчив,

Уж не отец, не муж и не добытчик,

Порой одну строфу пролепечу,

Но записать ее не захочу.

Смерть не ужасна. В ней есть высота.

Недопущение кощунства.

Ужасна в нас несоразмерность чувства,

И зависть к молодости не чиста.

Не дай дожить! Испепели мне силы!

Позволь, чтоб сам себе глаза закрыл,

Чтоб, заглянув за край моей могилы,

Не думали: «Он нас освободил!»

15 июля 1985

* * *

Я наконец свободен.

Мне горько и светло.

Мне не нужна свобода,

Но рабство тяжело.

Мне наконец не надо

Дрожать за жизнь свою,

Ее несовершенство

Подобно бытию.

Мне наконец не нужно

Ни славы, ни любви.

Ни людно, ни оружно

Я