хотел быть маркитантом

При огромном свежем войске.

1973–1974

Возвращение

Все в доме было чуть поблекшим –

Картины, окна, зеркала,

И локон, на плечо прилегший

С чертой подбитого крыла.

И долго, долго мы сидели –

Не целовались, не клялись,

В глаза друг другу не глядели,

А только за руки взялись.

Но я не мог ладони нежной

Согреть в ладони ледяной,

Ведь пролегла чертой рубежной

Война меж мною и тобой.

1974

* * *

Не оставляйте письма

Для будущих веков.

Ужасно любопытство

Дотошных знатоков!

И что они узнают,

И что они поймут,

Когда они не знают,

Как на земле живут!

Они как бы заслоном

Отделены от глаз,

И все равно за словом

Не угадают нас.

Пусть весело сгорает

В печи досужий труд,

Пусть вьюги заиграют

И пепел унесут…

1974

* * *

Выйти из дому при ветре,

По непогоду выйти.

Тучи и рощи рассветны

Перед началом событий.

Холодно. Вольно. Бесстрашно.

Ветрено. Холодно. Вольно.

Льется рассветное брашно.

Я отстрадал – и довольно!

Выйти из дому при ветре

И поклониться отчизне.

Надо готовиться к смерти

Так, как готовятся к жизни…

1974

Поэт

Средь бесконечных русских споров

И разговоров о путях,

Где понапрасну тратят порох

На подхалимов и сутяг,

Лишь этот вглядывался вяло

В игру вечернего огня

Туда, где облако стояло,

Напоминавшее коня.

И все ж войдет не этот образ

В его стихи когда-нибудь,

А неприметная подробность,

Вдруг обнажающая суть,

Хотя, рассеян и неловок

Он пил вино, цедил ответ,

И щурился, как будто довод

Сперва разглядывал на свет.

Потом ушел перед закатом,

Когда горят стекло и жесть,

Стихом, как будто простоватым,

Воспеть державу, долг и честь.

1974

* * *

В<адиму> Б<абичкову>

И ветра вольный горн,

И речь вечерних волн,

И месяца свеченье,

Как только стали в стих,

Приобрели значенье.

А так – кто ведал их!

И смутный мой рассказ,

И весть о нас двоих,

И верное реченье,

Как только станут в стих,

Приобретут значенье.

А так – кто б знал о нас!

1975

Смерть императора Максимилиана. Чешская баллада

В строгом замке, что квадратом

Середь города стоит,

Умирает император,

Добрый маленький старик.

Император он природный,

Императором рожден,

И за это всенародной

Он любовью награжден.

Три различных совещанья

Происходит в этот миг,

Три готовят завещанья

Три из трех дворцовых клик.

Три законных претендента,

Тоже, в общем, старики,

Ждут удобного момента

Взять друг друга за грудки.

Император умирает,

Он отходит. Но пока

Награждает и карает

Августейшая рука.

И еще спешат курьеры,

Мчат приказы из дворца.

Еще строятся карьеры

И надеются сердца.

И законы создаются,

Чтоб цвела его страна,

Еще трубы раздаются,

Раздаются ордена.

Но земному государю

До земного дела нет.

Он узрел иные дали,

Он увидел горний свет.

И Господь к нему приходит

И к земному королю

Стаю ангелов приводит:

– Хочешь, жизнь тебе продлю?

Будешь на своем престоле

Среди ангелов стоять.

По моей высокой воле

Будешь ангелам под стать.

Не ответил сразу старец —

Думал или же дремал.

Долго веки поднимались,

Долго губы разжимал.

Улыбнулся тихо Богу

И ответил: – Не хочу! —

И отправился в дорогу

Вверх по лунному лучу.

Конец 1975 или начало 1976?

* * *

Россия одинока в мире,

Она одна стоит как перст,

Не докричишься в этой шири

Ни до кого, кто есть окрест.

Нет никого окрест России,

Нет никого в ее пути.

И ни уму, ни лжи, ни силе

Ее, России, не спасти.

1976

* * *

Не увижу уже Красногорских лесов,

Разве только случайно.

И знакомой кукушки, ее ежедневных часов

Не услышу звучанья.

Потянуло меня на балтийский прибой,

Ближе к хладному морю.

Я уже не владею своею судьбой

И с чужою не спорю.

Это бледное море, куда так влекло россиян,

Я его принимаю.

Я приехал туда, где шумит океан,

И под шум засыпаю.

1976

* * *

Сперва сирень, потом жасмин,

Потом – благоуханье лип,

И, перемешиваясь с ним,

Наваливается залив.

Здесь масса воздуха висит

Вверху, как легкое стекло.

Но если дождь заморосит,

Земля задышит тяжело.

Залив господствует везде,

Навязывая свой накат.

Деревья держит он в узде,

Захватывает весь закат.

Он на могучем сквозняке

Лежит пологим витражом.

И отражает все в себе,

И сам повсюду отражен.

1976

* * *

Я учился языку у нянек,

У молочниц, у зеленщика,

У купчихи, приносившей пряник

Из арбатского особнячка.

А теперь мне у кого учиться?

Не у нянек и зеленщика —

У тебя, моя ночная птица,

У тебя, бессонная тоска.

1976

Рассвет в Пярну

Светает поздно. К девяти.

И долог этот час светанья,

Где начинает свет расти

И намечаться очертанья.

Сначала исподволь, едва,

В предместье, в пригороде, где-то

Чуть отступает синева

От городского силуэта.

Потом деревья и дома

Все четче на темно-лиловом.

Оказывается – зима,

Пора бы снегу и сугробам.

Прохожие. Пробег машин.

На городских часах – десятый.

А в парке посреди вершин.

Ночь спит вороною лохматой.

Но, кажется, произошло

Высвечиванье перспективы.

Оказывается – светло.

Оказывается – мы живы.

1976?

* * *

И снова все светло и бренно —

Вода, и небо, и песок,

И хрупкая морская пена,

И отплывающий челнок.

Уж не волнуют опасенья.

Отпущен конь, опущен меч.

И на любовь и на спасенье

Я не решусь себя обречь.

Высокой волей обуянный,

Пройду таинственной межой

И постучусь, пришелец странный,

К себе домой, как в дом чужой.

1976?

Пярнуские элегии

Г<алине> М<едведевой>

I

Когда-нибудь и мы расскажем,

Как мы живем иным пейзажем,

Где море озаряет нас,

Где пишет на песке, как гений,

Волна следы своих волнений

И вдруг стирает, осердясь.

1976

II

Красота пустынной рощи

И ноябрьский слабый свет —

Ничего на свете проще

И мучительнее нет.

Так недвижны, углубленны

Среди этой немоты

Сосен грубые колонны,

Вязов нежные персты.

Но под ветром встрепенется

Нетекучая вода…

Скоро время распадется

На «сейчас» и «никогда».

1976

III

Круг любви распался вдруг.

День какой-то полупьяный.

У рябины окаянной

Покраснели кисти рук.

Не маши мне, не маши,

Окаянная рябина,

Мне на свете все едино,

Коль распался круг души.

1976

IV

И