Шрифт:
Закладка:
— Почти как у меняу! — в умилении шепчет кот.
Его слова производят удивительное действие. С жалобным воем Тот-Кто-Сидит-В-Буфете, шарахается — хотя дальше уже некуда. Глаза исчезают.
Баюн в возбуждении подпрыгивает.
— Он меня слышит, слышит! И видит! Точно, мантикорау!
— Манти… кто? — слабым голосом переспрашиваю я.
— Мантикор-ра! Вернее, мантикор-р, детёныш, что тайком увязался с тобой в последнем снеу. Он сбежал, хр-рабрый малыш!
— Храбрый?
В это время Лусия, наконец, догадывается запустить светлячка поближе к распахнутым дверцам. И снова ойкает, но деликатно прикрывает рот ладонью.
— Малыш? — с сомнением бормочет кот, будто усомнившись в собственных словах. — Как говор-ряут наши общие знакомые, фигассе!
Существо, припавшее по-кошачьи на брюхо и прикрывшее в страхе лапами глаза, габаритам не уступает Тим-Тиму. Больше всего оно напоминает львёнка-подростка, покрупнее овчарки, поменьше овцы. Над лопатками трепещут крошечные кожистые крылышки. Хвост, суставчатый, как у скорпиона, мелко подрагивает. И вообще, это создание дрожит, как осиновый лист, отчего наша несчастная кухонная мебель вновь ходит ходуном.
— Ты боишься? Бедненький!
Честное слово, это не я сказала. Это Люся.
— Кис-кис-кис…
Бесполезно.
В животе у Лусии бурчит, на сей раз отчётливо и громко.
— Такой большой и такой голодный! — ещё громче говорит она, стараясь заглушить предательские звуки. — Пойдём, я…
Оборачивается к столу и видит, что в сухарнице остались одни крошки.
— … всё равно тебя покормлю. Я знаю, где тут кладовка. Негоже ребёнку голодать, — решительно заканчивает она.
Детёныш-монстрик прислушивается к её шагам и перестаёт дрожать. Но глаз не разжмуривает.
Вспрыгнув к нему на полку, Малявка настойчиво его бодает. И заставляет поднять голову.
Ноздри «львёнка» раздуваются. Ага! Это он учуял великолепный окорок, который Люся, пыхтя, старается снять с крюка. Но огромная копчёность подвешена высоко; тогда она идёт за ножом и вскоре уже режет на разделочной доске добытый кус хамона. Рядом на свой высокий стул прыгает Малявка и требовательно стучит лапой по краю стола.
Потом он спрыгивает на пол, опять на стул, опять постукивает о столешницу… И выразительно бросает в сторону буфета:
— Мр-р-р?
Появляется когтистая, почти львиная, лапка. Неуверенно шарит в воздухе, исчезает. Затем после недолгого шебуршания в воздухе зависает толстый задок с поджатым хвостом. Под неодобрительным взглядом нашего мелкого кота детёныш неуклюже сползает сперва на широкую буфетную полку, затем и на пол. Покосившись на него, Люся поворачивается спиной, чтобы не смущать, и, раскладывая нарезку на три тарелки, негромко напевает.
Мантикорыш делает первый шажок. Ещё один. Вновь принюхивается. И, попытавшись взгромоздиться на Малявкин стул, с грохотом его опрокидывает, после чего в страхе забивается под стол. Вздохнув, Люся ставит на половицы самую большую тарелку с мясом.
И вот тут меня до глубины души поражает наш мелкий кот.
Он смотрит на Люсю настолько неодобрительно, что та краснеет… и возвращает порцию детёныша на стол. И стоит растерянно, не зная, что дальше делать. Малявка же ныряет вниз…
И через несколько минут оттуда высовывается львиный носик. А затем и его обладатель. То и дело оглядываясь на сурово шипящего кота, разворачивается, встаёт на задние лапы — а башка его при этом возвышается над столом, как башня — и стучит лапищей в столешницу, явно копируя своего мелкого наставника.
— Ай, молодеуц! — стонет Тим-Тим. — Ай, какой педагог пр-ропадаует!
Мантикорыш дёргает ухом и косится на него испуганно, но держит стойку на задних лапках до тех пор, пора растроганная Люся не возвращает на пол тарелку. И лишь тогда с урчанием набрасывается на еду.
— Теперь не пр-ропадёут! — шепчет мне Баюн. — Она его покор-рмила! А если ещё имя даст…
— Ах ты Боровичок! — ласково говорит Лусия и делает движение, чтобы прикоснуться к толстенькой спинке, но не решается. — Крепенький, плотненький, как лесной грибочек! Боровичок, да и только!
Тим-Тим пихает меня лапой в бок.
— Вот так иногдау и сходятся фамильяр и его человеук! Теперь можно и молочкау. Наливай!
В эту ночь я многому научилась.
Вслушайтесь, как звучит, а? Какая многослойная фраза! Любительницы женских романов, почитатели фэнтези, или, к примеру, суровые приверженцы реализма — все поймут её по-своему, и не факт, что схоже. А в действительности я всего лишь хочу сказать, что за одну-единственную ночь, растянутую непостижимым образом почти в бесконечность, прошла под руководством Тим-Тима целый курс науки сно-хождения. Заточенный под начинающих… и середнячков, «во всяуком случае», по словам кота. Ему пришлось взять эту миссию на себя, поскольку ни в Тардисбурге, ни в Эль Торресе не нашлось бы подходящего наставника-сноходца. Единственным, кто мог чему-то меня научить, был старец Симеон, но и тот не взялся бы по причине твёрдого убеждения, что женщине в тягости, тем более обережнице, занятия магией вредны. Не ей самой, собственно, а вынашиваемым деткам. Якобы материнская Сила мешает развитию детской магической матрицы, искажает её; переборщи мамочка с волшебством — родится не некромант, не воин, а не пойми кто, всего в нём будет понемногу, но на полноценного мага или бойца он вряд ли потом потянет. Это, дескать, всё равно, что обычному ребёнку появиться на свет с врождённым рахитом: в дальнейшем он может и исцелиться, но может и до конца дней своих остаться хилым и болезненным. Непредсказуемо.
Разумеется, вспомнила я об этом предупреждении вовремя, уже вляпавшись в новый вещий сон по самую макушку.
«С тобоуй всё не так, — успокоил меня, встревоженную, Тимыч. — Ты из немагического мир-ра, у тебяу аур-ра особаяу, как у всех тамошних. Легко уживауется со здешними магияуми. Так что волшебничай на здор-ровье, только мер-ру знай».
«Ты мне вот что скажи…» — не выдерживаю я.
Мы сидим, невидимые для Лусии, за другим концом стола, откуда с умилением любуемся, как свеженазванный Боровичок лакает «молочкоу» из Нориной миски, которая, кстати, будучи на высокой подставке, оказалась ему вполне по росту. Лопал детёныш аккуратно. Это у наших собачат брызги летят во все стороны, а у кошачьих представителей язык как-то по-другому устроен, потому-то и лакают они, не пачкаясь, и практически бесшумно. Мантикорыш млел, пофыркивал, урчал, и хвостик его со скорпионьей шишкой на конце подрагивал от жадности.
«Голодаул… — жалостливо вздыхает Тим-Тим. — Чуть не замоурила его ведьмау!»
С сомнением кошусь на пухлые львиные бочочки. Хотя… кто знает, может, мантикорыши просто рождаются толстячками, с запасами на чёрный день, вот ему и хватило, чтобы протянуть до сегодняшнего? Возможно, малыш таскал тайком еду… откуда-нибудь. Что он вообще мог есть в загробном мире? Вот же, я совершенно ничего не знаю о мантикорах! Как их содержать? Не сожрут ли они однажды воспитательницу? Каков у них характер? Мама-то Боровичка, если это с ней я однажды столкнулась, была очень уж неприветлива. Однако любого зверя, даже неагрессивного можно довести до кондиции жестокостью и скверным обращением.
