– Да ты что? – наконец понял мужчина, о чем идет речь. – Это обычный самосад.

Он машинально сунул щепотку табака Токарю под нос.

– Собственного, так сказать, производства.

Токарь отстранил лицо.

– Мне-то на хрена в морду тычешь? Мне вообще до фонаря, че ты тут делаешь. Хоть по вене брякайся.

Мужчина пожал плечами, закрыв тему, и осведомился у вошедшей пары:

– Что вы хотели?

– Хотели, – кивнул Токарь. – Кто у вас тут занимается заселением?

– Слушаю.

– А, ты? Ладушки. Нам нужны два номера на выходные. – Токарь глянул на Нину. – С душем. Короче, самые лучшие. Есть?

– Конечно.

Мужчина потянул ящик стола, заглянул туда.

– Почти все номера свободны. Второй и четвертый самые хорошие. – Два ключа с алюминиевыми медальонами, звякнув, легли на столешницу. – Шесть четыреста. Два номера на двое суток.

Токарь отсчитал нужную сумму и передал мужчине.

– Ваш паспорт или права, – попросил мужчина.

Вообще Токарь не очень-то любил светить документами без особой нужды, ни поддельными, ни подлинными, но сейчас это было ему только на руку. Маленький штришок, который поможет сбить ментов со следа, если все пойдет не по плану.

Незаметно для мужчины он раскрыл портмоне и выбрал одно из трех водительских удостоверений, сделанных на разные фамилии.

– Держи, – протянул права Токарь и про себя усмехнулся: добротная фальшивка. Хрен отличишь от настоящих. Знакомый маклер делал, один из лучших в стране.

Когда с формальностями было покончено, Токарь сгреб ключи, подхватил с пола сумки и направился к лестнице, ведущей на второй этаж к гостевым комнатам.

Нина шла рядом, разглядывая по пути висящие на стенах небольшие картины в простых деревянных рамах. В основном пейзажи. Нарисованы маслом, рукой самоучки. Прошлый век распахнул двери в мир искусства перед каждым, желающим в него войти. К любой мазне тут же писались красноречивые манифесты, филигранно подгоняя теорию под детские рисунки «гениев». Увесистый пендель от «господина модерна» схлопотала не только живопись: музыка и литература тоже не остались в стороне. И, в общем, это хорошо. Нина любила и умела ценить современное искусство. Плохо, когда художник со слабыми способностями делает вот такие вот пейзажи, как эти, в реализме.

И просто потому, что Нине хотелось поделиться мнением хоть с кем-нибудь, она сказала Токарю, поднимаясь по ступенькам:

– Если не получается нарисовать елку, как елку, – клади на холст цветастые пятна. Сойдет за «Я так вижу».

– М? – обернулся Токарь.

– Как тебе картины, милый?

Шаркнув рассеянным взглядом по ближайшему к себе рисунку, он пожал плечами.

– Ништяк.

Наверху их встретил узкий коридор. Восемь комнат по четыре на каждой стороне. Приватность номеров обеспечивали хлипкие, полые внутри двери.

В два шага Токарь и Нина дошли до своих номеров.

– Давай посмотрим обе комнаты и выберем, – предложила Нина.

Токарь согласился.

Выбирать оказалось особенно не из чего. Номера-близнецы. Схожая мебель, распиханная в одинаковом порядке. В каждом стояла двуспальная кровать на коротких ножках, придвинутая к окну. Рядом с ней, справа, ночной столик, фирменного икеевского гудронного цвета. Напротив – старый японский телевизор. А справа от него вход в ванную, совмещенную с туалетом. Рядом с входной дверью узкий фанерный шкаф. Правда, холодильник был только в четвертом номере.

В нем и остановились.

– Мне нравится это место, – задумчиво произнесла Нина. – Подходит.

Токарь кисло хмыкнул. Действительно, подходит. По крайней мере ему – точно.

По своим размерам и скудной мебели номер этот напомнил Токарю КДС – комнаты длительного свидания – на зонах. Ничего лишнего. Необходимый минимум для одного, двух или трех – но не больше – дней жизни в кругу родных людей. Плюс телевизор. Правда, с недавних пор. И душ с туалетом там общие. Но это мелочи.

Сам-то Токарь перестал ходить на длительные свиданки давным-давно, еще на третьем сроке. С родителями не в ладах, жены нет и никогда не было, братьев и сестер тоже. А знакомых телок для перепихона или корешей туда не пускают – не положено.

Нервы людей, особенно слабаков, оголяются, когда они впервые попадают в тюрягу. Становятся чувствительны ко всему. Мелкие радости жизни видятся им огромным счастьем. Сколько раз Токарь слышал их скулеж о том, как сильно они вымотались этапами, судами, разлукой с семьей, как мечтают наконец уже попасть в лагерь, раз иного исхода не дано, потому что там, в лагере, они смогут получить длительное свидание. Представляют, как встретятся со своими родными, как их обнимут и, смеясь и плача, будут разговаривать обо всем на свете, и будет стол, ломящийся от домашней горячей еды, и можно снять проклятую бирку с именем, какие носят домашние животные, и продлится все это счастье целых три дня. А потом новое нытье и сопли до следующего свидания. Тьфу!

И тем не менее…

Не все в их нытье было Токарю чуждо и противно.

Когда-то и он ходил на свидания. И запомнилось ему оттуда примерно то же: неважно, какое пространство вокруг тебя. Главное, кто вместе с тобой в нем находится.

Он не жил от свиданки до свиданки, но когда они случались, тогда – и кофе утром, пока родители спят; и домашний халат; и нарды с отцом; и матушкины рассказы о каких-то соседях, на которых Токарю давно уже плевать, он их не помнит; и котлеты на обед; и опять разговоры ни о чем, о простом, обыденном. Тогда-то и становилось Токарю ясно: вот оно – счастье. И ни черта фантастического не требуется, чтобы его ощутить.

Эта простая мысль, бередящая души почти всех заключенных, впервые попавших за решетку, давно не трогала Токаря. Нервы его задубели, покрылись толстой коростой безразличия ко всем и всему, кроме себя; утратили чувствительность к приторной сентиментальности. И лишь в редких случаях, таких, например, как этот, когда крохотный номер гостиницы напомнил ему лагерные комнаты для свиданий, зрительная память воскрешала в нем память эмоциональную. Определяющий счастье простой тезис, который он постигал заново, каждый раз, как приходил на свидание с родными, сейчас осознавался им в полной мере.

Не имеет значения, что окружает тебя, важно лишь – кто.

Токарь посмотрел с теплотой на Девушку. Да, будь он один, эта комната была бы всего лишь очередной в его жизни жалкой конурой, но сейчас с ним была Нина, а значит, они во дворце. И разве не о том же говорила Нина в кафе во время завтрака? Выходит, вовсе не обязательно лишаться свободы, томить годами разум, чтобы осознать эту простую истину.

– А теперь самое главное, – бодро сказала Нина и упорхнула