Садясь на лошадь, Волков спросил у монаха с заметным недовольством:

— К чему это ты затеял это поручительство? Зачем оно?

— Коли вы решитесь начать то, о чем вас просят святые отцы, так деньги нам не помешают, а это поручительство и сумму займа увеличит, и процент по займу уменьшит. Всегда хорошо, когда большой сеньор вашу просьбу благословляет. Дело идет легче.

— А если я не захочу волю святых отцов выполнять? — с еще большим недовольством сказал кавалер.

— Так сожжем эту бумагу или для своих нужд денег займем, ни к чему она нас не обязывает, а с займом может помочь.

Волков помолчал и опять спросил:

— Откуда ты знаешь про все эти банковские дела?

— В епархии Лемурга, где я начинал службу, епископ был из благородных, сам дела никакие вести не хотел, не до того ему было, а в деньгах вечно нуждался, вот я все дела и вел, там я и поднаторел, — отвечал брат Семион.

— Да, а отчего же ты там не остался, раз поднаторел?

— Грешен, — кротко отвечал монах.

Волкову хотелось знать, в чем же был грех монаха: в том, что к его ловким рукам прилипало епископское серебро или его поймали с девкой. Но спрашивать он не стал, а монах не стал дальше о том говорить. Так они и поехали молча на постоялый двор — спать.

Утром рано, едва солнце взошло, они уже завтракали. А как позавтракали, поехали в ратушу. Там, в большой торговой палате, с рассвета сидели менялы и банкиры. Крупные купцы и руководители городских гильдий. Народу было немало. Три десятка важных господ. Банкиры и менялы сидели, банки свои расставив вдоль стен. Остальные сидели на лавках или стояли и беседовали в центре большого зала. Были они все до единого в шубах, хоть и лето еще стояло жаркое, в беретах из бархата или в бархатных шапочках с «ушами». Все в перстнях золотых и дорогой одежде под шубами.

Говорили все тихо, порой слышно было, как скрипят перья да звенят разные монеты на столах менял и банкиров. Тихо было в огромном зале.

И Волков бы стал думать, к кому подойти и поговорить, а вот монах думать не стал. Брат Семион вышел на середину зала и громко произнес:

— От имени кавалер Иеронима Фолкофа, владетеля Эшбахта, спрашиваю, кто из господ банкиров обналичит вексель епископа Малена?

Все господа, что были в торговой палате, обернулись на них, Волков даже на мгновение растерялся от внимания стольких особ.

Не зная, что делать, он низко поклонился. И все господа стали и ему кланяться.

А самый старый, уже седой господин, который сидел у стены, что была прямо напротив входа, сказал:

— Святой отец, дозвольте взглянуть на вексель, что надобно вам обналичить.

Брат Семион прошел под взглядами богатых господ к столу седого банкира и положил перед тем бумагу.

Седой господин взял бумагу в руки. Тут же три других господина поспешили к нему, тоже стали заглядывать в бумагу. Седой господин что-то негромко сказал, и те господа, что были с ним рядом, стали согласно кивать головами.

Седой господин положил бумагу перед собой и, улыбаясь, произнес:

— Сомнений нет, это вексель нашего епископа, да хранит его Господь. Господа, вексель на тысячу четыреста монет под два процента на два года.

Седой господин продолжал:

— Господин фон Эшбахт, дозвольте поинтересоваться, на какую цель господин епископ выделяет деньги? Конечно, если это не секрет.

— Секрета тут нет. В моем поместье еретики сожгли кирху и разрушили ее до основания. Епископ был так добр, что решил восстановить церковь за свой счет.

— Лучшего применения деньгам и придумать нельзя, — произнес седой господин. — Господа, есть ли желающие вступить в компанию?

— Я войду в компанию на шестьдесят талеров, — тут же откликнулся один из господ.

— И я на шестьдесят, — сразу сказал другой.

— Готов вступить на сто тридцать…

— Вступлю на сорок…

Не прошло и минуты, как вексель был покрыт. Два процента, конечно, было немного, но то был вексель епископа. Желающих вступить в компанию было предостаточно.

Седой господин забрал вексель, спрятал его в твердую папку, секретари уже писали списки компании, считали проценты и выписывали акции участия, а господа подходили к столу, раскрывали кошели и вовсю звенели серебром.

Волкову быстро принесли раскладной стул, чтобы кавалер не стоял, но посидеть толком он не успел. Вскоре брат Семион уже пересчитывал серебро и кидал его в большие и крепкие холщовые мешки, которые тут же ставились у ног кавалера. Вышло три мешка.

Дело закончено.

— Господин фон Эшбахт, — звал Волкова к столу седой господин. — Серебро отсчитано, извольте поставить подпись в получении.

— Тут все? — спросил Волков у монаха.

— Все до монеты, — заварил его брат Семион. — Я все пересчитал.

Кавалер поставил на бумаге свою подпись. Сыч и сержанты Хилли и Вилли не без труда поднимали с пола тяжелые мешки. Вместе с теми, что получили вчера у епископа, получилось две тысячи двести талеров, и деньги эти весили совсем немало.

После этого они сразу отправились к магистру архитектуры, господину Драбенфурсту, чтобы оговорить с ним величину, форму и стоимость церкви.

И тут брат Семион оказался сведущ. Он говорил с архитектором так, словно за свою жизнь заказал пару церквей как минимум. И к немалому удивлению монах заказал помимо самой кирхи еще и приходской «домик» для проживания священника. А «домик», что они заказывал, был в два этажа да с конюшней, хлевом и всем остальным, что нужно в деревне. Вплоть до двора с воротами и с личным колодцем. А еще скромный монах попросил архитектора, что бы «домик» строился вперед, раньше кирхи, чтобы святой отец мог «жить сам и не мешаться при дворе господина Эшбахта».

Выделенных епископом денег на все это могло и не хватить.

— Почему же ты хочешь дом строить вперед церкви? — уже на улице спрашивал у монаха Волков.

— Если я дострою церковь и не дострою дом, то епископ вряд ли еще даст нам денег, а если мы достроим дом и чуточку не достоим кирху, то мы еще попросим у епископа, он, добрая душа, может, и еще даст.

Волков считал себя человеком неглупым, но понимал, что тягаться с этим пройдохой не смог бы. Он смотрел на монаха исподлобья и только качал головой, потом сел на коня, так и не сказав тому ни слова. Им нужно