И опять успели рассмотреть бочину кометы со слишком быстро сползающим к хвосту пятном попадания.

– Зар-раза, – пробормотал я, пытаясь не зареветь.

– Может, слегка хоть зайдет, – сказала Инна.

– Там же цепная реакция, пары активных ионов достаточно, – неожиданно многословно подхватил Олег.

– Смеетесь? – спросил я и тут же устыдился.

Они же меня утешали. И себя.

Остальных теперь утешать бесполезно.

– Это что, всё, что ли? – тихо спросила Инна.

– Да ну на фиг, – обиженно сказал Олег.

Я быстро вытер морду, едва не выдавив линзы из-под век, и принялся лихорадочно считать.

– А если на встречном… – начала Инна.

– Погодь, – попросил я вполголоса, проверяя результаты. – Погодь-погодь, ща…

– Ну да, – начал Олег. Инна шикнула на него.

Но я уже досчитал. И спросил:

– Инна, я правильно понимаю, что полбака есть примерно?

– Полбака, – проворчала Инна, но цепляться к словам не стала: – Да, пятьдесят три процента, аккумуляторы – восемьдесят девять.

– Ага. Народ, с фланга заходить бесполезняк, вариант один: выходим наперерез, выставляем резонанс и фигачим в ейную харю в упор. Поля умножаются, поражающий эффект вырастает на порядок, только так есть шанс прошибить кому.

– Сперва минами и тут же всем кораблем? – уточнил Олег. – Или сразу как Николай Гастелло?

Он не шутил.

Я подумал и сказал:

– Не. Тогда, если не получится, переиграть не сможем.

– Если все топливо высадим, все равно не сможем, – заметила Инна.

Я подумал, дважды проверил, говорю ли я так не со страху, а потому, что правда так считаю, ни фига не понял и сказал как мог проникновенно:

– Пока живы, сможем хоть что-нибудь. А вот если помрем – уже ничего не исправим. Так что это на крайний случай. Входим в резонанс – и бульк.

– Так все равно уйти не успеем, – ответила Инна. – Как бы близко от струны комета ни шла, все равно не впритирку же. Сколько там самое близкое, ты же помнишь – три километра, пять?

Одиннадцать, снисходительно подумал я и очень убедительно сказал:

– Там слабое взаимодействие возникает, другой вид поля, в нем возможно механическое перемещение – и тоже с резким ускорением. Фигакнем, Олег по газам – и мы в струне. Да, Олег?

– Конечно! – бодро сказал Олег, и я понял, что он говорит это только для Инны, а сам все понял.

– Ну и зашибись. Экипаж согласен с планом?

– Да, – сказал Олег.

– Я задержу этого Фогга, – пробормотала Инна, явно передразнивая мои старые выкрики, – сама-то она этот мультик, говорит, не смотрела. – Согласен-согласен, куда деваться-то.

– Ура. Тогда так: дышим, нырок на три секунды, выход на позицию, заряжаемся, по моей команде входим в резонанс, фигачим этой дуре в харю, отскакиваем к струне и вырубаем резонанс.

– А дальше? – спросил Олег.

– А дальше посмотрим, – сказал я.

Я опять все правильно рассчитал – в смысле, оказался там и так, как хотел. А вот был ли в этом толк и смысл, знать, конечно, не мог ни я, ни кто иной, включая даже Обухова и Главного.

Мы вынырнули прямо в завитках комы – те не виделись, а ощущались – и сразу нахватали по морде раз и два. И три, совсем сильно. Корабль покачнулся, на панели обшивки выше моих глаз вспыхнули белые пятна, тут же залившиеся красным, как кровью. Я на них не смотрел. Времени не было.

Удар – страшный – корабль качнулся, огромная звезда астрой и тут же гвоздикой влипла в стекло прямо перед моими глазами. Я вздрогнул, избочился, чтобы пробоина не мешала смотреть, и продолжил считать – и разговаривать со своими.

Я вас не подведу, пообещал я экипажу, Обухову, Главному, Фае и бабушке и тут же вспомнил фотку мамы и папы – жаль, что нельзя было взять ее с собой. Все равно помню наизусть, подумал я и сказал каждому из них: я тебя не подведу. Потом сообразил, что бабушка по-русски этого не поймет, а как сказать по-татарски, я не знаю, поэтому пробормотал, не размыкая прижатых мембраной и составом губ: «Мин сине яратам». Ну, что успел вспомнить.

Комета была уже везде, хотя до нее оставалось больше тысячи километров.

Зажегся зеленый сигнал – Олег предлагал врубить монопольный двигатель.

Я ткнул красный – нет – и сразу включил отсчет до трех, поморщившись от новой пары ударов, колыхнувших состав от дна к люку.

Инна в табло не стучала, но движок врубила, едва обнулился счет.

Умничка, сказал я голубой цепочке и щекотанию в горле. Все, теперь успеем. Или сдохнем. Или всё сразу.

Я отщелкнул колпачок гашетки и приготовился. Времени показывать экипажу отсчет уже не осталось, но Олег, к счастью, с запросами больше не лез. Сосредоточился на подготовке маневра, наверное. Тоже умничка.

Ну давай, лети сюда, тварина, лети к папочке, папочка тебе сливку на нос посадит, вку-усную, иди-иди, не с-с-сы, еще пять секунд, четыре, три, опа, перебор, н-на, падла!

Я ударил в кнопку, чуть не сломав палец, успев другой рукой маякнуть Олегу «Уходим!», даже заорал это залепленным ртом – и тут меня шарахнуло.

Щекотка, дурнота, удар от Фарида в солнечное сплетение и отравление сливами, которые я переживал до сих пор, – прикосновение стебелька по сравнению с ударом башкой в бетонную стену.

Голова как будто лопнула, ребра съехались сцепленными пальцами, колени и локти, щелкнув, выгнулись в неправильную сторону, а тело подкосилось, как, говорят же, подкашиваются ноги. Все тело, сразу, в нескольких местах и очень больно.

Мы были одновременно и на огневой позиции, и в тринадцати километрах от нее, в точке соприкосновения со струной, в которой голубую цепочку разорвало зеленое звено – я уже не понимал, разорвало, разрывает или еще разорвет в будущем, которое, быть может, и не случится, – и в каждом миллиметре тринадцатикилометровой дистанции, преодоленной «Пионером», преодолеваемой им, допускающей свое преодоление, если «Пионеру», если нам, если всем повезет.

Очень хотелось взять за руку кого-нибудь живого.

Умирать всегда обидно, а умирать одиноким огурцом в темном маринаде как-то совсем бессмысленно. Но я-то не бессмысленно.

Я с усилием моргнул, собирая в пучок глаза, вместе с линзами размазанные на много километров, как выложенные в ряд фасеточные элементы буркал гигантской пчелы, и увидел – или мне привиделось, – что бурый, цвета состава, лоскут, изогнутый и сверкающий, как выплеснутая из ведра вода на очень качественном стоп-кадре, торжественно возлегает на клокочущую кому, ядовито-пылевую атмосферу, раздутую до размера Юпитера, и растет, подъедая слои ионов, пылинок и газовых завихрений этой атмосферы, – и падает быстрее, чтобы обхватить кусок неровной и изъеденной, как пемза, поверхности планеты, как обхватывает ладонь оттянутая и тут же отпущенная резиновая перчатка, – и этот новый слой, очень гладкий и спокойный на кипящем фоне, ярко-бурым взрывом раздергивается во все стороны, забирая под свой толстеющий слой поверхность кометы.