Шрифт:
Закладка:
— А какого вы мнения о нем теперь?
— Я не видел его два с половиной года.
— Странно. Вы его друг, вместе учились и работали, знаете, что он тяжело болен, и совсем о нем не тревожитесь! Почему?
Долговязого капитана как будто задело за живое. Бауэру казалось, что он хочет увильнуть от ответа. Он молча смотрел на майора, потом устремил взгляд мимо него, в окно.
— Почему? — повторил Бауэр.
— Я обязан отвечать?
— Нет. Но мне нужно получить точное представление о докторе Брауне. Здесь может пригодиться буквально все. Поэтому, если вы ответите, я буду вам очень благодарен.
— Ладно, в конце концов мне скрывать нечего. Браун разорвал со мной отношения.
— Почему? — опять спросил Бауэр. — Теперь я просто обязан задать еще несколько вопросов.
— Думаю, тут две причины. Во-первых, Браун решил более не поддерживать отношений с людьми, которые знали его здоровым. Не хотел, чтобы мы стали свидетелями его кончины. У людей активных, ответственных такое не редкость. Им стыдно перед окружающими за свою слабость, хотя они в ней не виноваты… Но в данном случае, по-моему, важнее вторая причина, чисто личная: два года назад я женился на его бывшей жене.
11
Капитан Кёрнер в который раз перелистывал тоненький скоросшиватель с личным делом Вернера Креснера и пухлую папку с протоколами допросов. Молодой двадцатичетырехлетний парень — только вчера он искренне радовался, что его так удачно оперировали, использовав РМ-089, и гордился своей ролью «подопытного кролика», а сегодня, холодный, окоченевший, лежал в морге. Кёрнеру не нравилась эта фраза, особенно ее жутковатый подтекст, но она врезалась в мысли и возвращалась снова и снова. С ума можно сойти.
Молодая, вполне нормальная, обыкновенная жизнь внезапно оборвалась. Креснер закончил десятилетку, потом выучился на токаря и уже шестой год работал на том же заводе, где проходил подготовку. Все у него шло гладко, без эксцессов. Увлекался футболом, играл за окружную команду второй лиги, показал себя там как отзывчивый, добрый товарищ. Девушка, за которой он ухаживал, работала поваром в заводской столовой. С ней тоже все нормально, ничего из ряда вон выходящего. В заводском коллективе Креснер был на хорошем счету, личное дело без замечаний.
Почему же, почему его убили?
Личную неприязнь можно исключить. Нигде ничего такого не замечено, и в клинике тоже.
Кому же была выгодна смерть этого человека? — размышлял Кёрнер. Тому, кто хотел дискредитировать новый препарат? Тогда убийцу надо искать среди медиков. Но разве научная зависть способна толкнуть на убийство? Тем более в медицине? Впрочем, как знать, ведь именно для медика смерть зачастую обычное дело.
Но как убийца вообще сумел проникнуть в палату, незаметно для ее обитателей? Кстати, как фамилия второго пациента? Кёрнер полистал толстую папку. Ага, вот: показания Бернхарда Вебера, госпитализированного также по поводу аппендицита.
— «После обеда Вернер Креснер пребывал в самом радужном настроении, — вполголоса читал Кёрнер протокол. — Я без конца допытывался, как он себя чувствует, ведь подходила моя очередь: вторую операцию с применением нового препарата должны были сделать мне. Он выдержал все превосходно, и меня это успокаивало. В палате у нас постоянно толпился народ. Даже самый главный начальник заходил. Но все оставались недолго, не хотели, наверно, утомлять больного. После ужина старший врач Бергер проверил капельницу. Креснер скоро заснул. А я читал, часиков до десяти. Потом тоже уснул. Просыпался я только раз, когда в палате был господин Меркер. Он разговаривал с Вернером Креснером. Я отвернулся и не иначе как сразу уснул. Вероятно, подействовало снотворное, которое мне дали вечером. Больше я ничего не помню».
Кёрнер опять перечитал все сначала. И вдруг хлопнул ладонью по столу. Здесь же описана возможность незаметно проникнуть в палату. Как Меркер, например! В белом халате, под видом врача, пришедшего к больному. Необходимо повторно опросить этого Вебера, записал он на бумажке.
Внезапно капитан Кёрнер осознал, с каким огромным доверием больные изо дня в день отдают себя в руки врачей. А считается это вполне естественным.
В то же время он скорее чуял, нежели думал, что речь здесь может идти лишь об одном-единственном враче, который прекрасно ориентировался в клинике, а главное, знал, как вызвать воздушную эмболию.
— Я бы в жизни до такого не додумался, — пробормотал он.
— Кого ты собрался порешить? — спросил, входя, обер-лейтенант Гайер. — Очень уж у тебя свирепый вид.
— Тебе пока ничего не грозит, — буркнул Кёрнер. — Здорово. Как доехал? Все нормально? Мы такие надежды возлагали на тебя и на твоего Д. Б., но ты, кажется, нас разочаровал.
— Где майор?
— В отъезде, разумеется. Мне поручено кое-что тебе передать. И ты наверняка обрадуешься. Кстати, не воображай, будто на сегодня твоя работа закончена. Ты у нас свеженький, после официального отдыха на Балтике. Везет некоторым!
— Между прочим, я всю ночь провел на колесах.
— При твоем росте спать в машине, наверно, не очень-то удобно, а?
— В командировках я никогда не сплю.
— Я тоже.
Гайер уселся за свой стол, вытащил магнитные пленки и протоколы. Капитан коротко изложил ему ситуацию.
— Преступник явно разбирается в медицине, — закончил он. — Иначе быть не может. Но попробуй поймай этих медиков! Скользкие как угри, прямо из рук выскальзывают!
— Бывает, но не всегда. Если вспомнить доктора Берна, так он показал себя человеком с совершенно нормальными человеческими чувствами, хотя вообще люди склонны говорить, что врачи привыкают к смерти… Да, не хотел бы я увидеть все это еще раз. Парень упал как подкошенный! Есть в смерти что-то жуткое, особенно если она, как в нашем случае, наступает так вдруг, так неожиданно и нелепо. Люди крайне беспомощны перед своими чувствами. Вот человек радуется будущему, радуется семье, дому — и на тебе.
— Ба! Ты прямо на себя не похож. С чего бы это?
— Да так. Я ехал из Ростока вместе с доктором. Оп за всю дорогу ни слова не произнес. Сидел как в воду опущенный, как неживой. А у меня, черт побери, нервы тоже не железные!
— Подобные дни едва ли обычны для нашей службы. И что проку болеть душой, сопереживать в каждом деле. Тут необходима дистанция, иначе теряется перспектива, а значит, и трезвость оценки.
— Пусть так, но, наверное, и мне все же дадут слово сказать… Сегодня вечером я непременно должен присмотреть за фройляйн Рози Хайдеке. Вот здорово!
Гайер вновь оживился, притом совершенно искренне. Когда же он увидел ее впервые? Неужто и правда только вчера? Ему казалось, прошла уже целая вечность.
— Есть блестящая
