И исчез, как не было. В тот день не удалось девице отлучиться из дому. Матушка больно гневалась, потачку не сделала. А на следующий вечер она схитрила. Притворилась, что устала больно и спать отправилась пораньше. Сама же утайкой задками на реку побежала. На обрыв вышла, смотрит, ждёт Велимир на другом бережку. А брод ниже по течению, до него с полверсты. Наладилась она бежать туда, но конь в реку вошёл и поплыл к ней. Встретились они, и пошли вдоль реченьки. Почти до утра разговоры говорили. Так и повелось. Днём Веселина думками с Велимиром, а ночами рядышком. После первой встречи позволил он девице сесть на него верхом и прокатил с ветерком. Ну, ясно дело, по душе они друг дружке пришлись!

Долго ли коротко, проскользнуло лето ужом. Лист на деревах озолотился. Любомир с Любавой день свадебный назначили, всех на праздник пригласили. Веселина думала смолчать о том, но всё ж таки доложилась Велимиру. Тот выслушал да и молвит:

— А что, милая, пойдёшь за меня замуж?

Взгрустнулось ей. Вдруг слышит голос позади:

— По здорову ли красавица?

Оглянулась, а там парень. Сам из себя статный, на лоб тёмные кучери[100] упали, а глаза карие с лукавинкой смотрят. Смутилась она чуток, но отвечает приветливо:

— Спасибо на добром слове!

— За травой-первоцветом пришла? — продолжает встреченный.

— За ней, за вкусной.

Тут он ласково тронул девушку за руку:

— Али не признала меня, Веселинушка? Али забыла дружка любимого?

Вскинулась девчоночка:

— Ты ли, Велимир?

— Точно так, — отвечает, — я.

Сердце у девицы заколотилось, дыхание перехватило. Ни словечка вымолвить не может. Смотрит в глаза ягодиночке, а по щеке слёзка ползёт. Вишь, он ей ни разочка не сказанул о любви, а тут о замужестве просит. Помолчали так, потом конь развернулся и в поле поскакал, а Веселина домой направилась. С того дня исчез Велимир. Затосковала девчоночка. Сколь разов приходила к омуту, звала его, ожидаючи, но ни ответа ни привета. Зима в тот год суровая удалась. Еле-еле весны дождались. По первой травке Веселина отправилась на луга насобирать крапивки для щец. Ходит да вспоминает, как они здесь с Велимиром гуляли.

Заулыбалась Веселина.

— Что ж ранее в таком обличии не явился?

— Хотел, — говорит Велимир, — проверить, точно ли сохнешь по мне, али посулы ждёшь о жизни богатой.

Осерчала девка:

— Коли проверять надумал, так взял бы меня и превратил в кобылицу! Вот и померялись бы, кто лучше умеет по степи скакать!

— Ловлю на слове! — усмехнулся тот. Да и коснулся её лба, рук и ног. В тот же миг превратилась Веселина в кобылицу золотистой масти. Рядом вороной танцует, заигрывает. Побежали они рядышком навстречь солнышку. Долго их видно было, пока совсем не скрылись за маревом. Отец с матерью так и не дождались домой дочку. Лишь одежду нашли во поле. Горевали, конечно. Но вскорости приехала к ним родня дальняя, напросилась на постой, пока избу срубят. Те, что ж, согласны. Всё веселей, чем одним-то. А у приезжих детишек мал мала меньше. В доме гомон да хлопоты радостные. А немного погодя прибилась к ним во двор пара лошадей — вороной конь да лошадь золотистой масти. Справные и до работы охочие. Как-то попытался тать со двора их свести, да не сумел. Чуток насмерть копытами не забили! Кобылица весной пару жеребят принесла. И пошла плодиться порода этих лошадок.

А Веселину с Велимиром видел народ иной раз. То, слышь-ка, дева верхом на коне прибьется к обозу, и разору[101] никакого не случается. То иной раз парень на золотистой кобылке подъедет на пашню, воды попьёт да молвит слово доброе — урожай хороший там тогда. А иной раз видели их обоих в человечьем обличии. Идут по лугу али вдоль речки и повсюду с улыбкой и добрым словом. Замечали люди, что где ходила та пара, там и покосы становились хорошими, и пашни богатыми, люди жить начинали справнее.

А Любава тоже нет-нет да и вспоминала, как по молодости за ней лошадиный бог ухаживал. Ну, видать, не судьба! не насмелилась такого в пару взять. Они с Любомиром долго жили, и деток немало у них было. Но никогда более не встренулся ей на пути вороной конь с кучерявой гривой.

Волчек

— Ну-ка, Парамошка, подбрось дровишек в костёр, а то, вишь, затухает. А без огня ночью никак нельзя! Потому как зверьё вокруг не спит.

Вдалеке раздался волчий вой. Дед крякнул, глянул на ребятишек, что сидели возле костра, и, затянувшись трубочкой самосада, сощурил глаза.

— А я волков не боюсь! — сказал тот, что подкидывал дрова.

— И зря! — откликнулся, окутанный табачным дымом, дед.

Чуть помедлив, он продолжил, как водилось всегда по вечерней поре, очередной сказ о давнем житие.

Это случилось давным-давно. В те времена люди только-только пришли на берега этой реки. Места незнакомые, лес чужой, зверья видимо-невидимо. Ну, обжились помаленьку. Избы срубили, пашни распахали, зерно посеяли. А там и детки пошли. У тех деток свои вскорости ребятишки подросли, и внуки появились. Разрослась деревушка. На ту пору люди в согласии жили с миром, законы бытия блюли свято. Однако ж не все! Были и такие, что норовили поживиться за чужой счёт. Ну, об них в другой раз сказ поведу.

В те незапамятные времена жил мужичок одинокий, вдовец. По прозванию Карачуй. Он смолода[102] присказку завёл себе. Чуть что услышит о горестях чьих-то, так и молвит:

— Кара, чую!

Чует, слышь-ка, что наказание это. Ну, его и прозвали Карачуй. Жена у него, вишь, родами померла. Долго ребятишек у них не было, а тут получилось! Преставилась[103]], значит, а ребёночек выжил. Мальчишечка голосистый получился. Мамку-кормилицу нашли зараз. Соседка приютила. Она, вишь, добросердечная была, и за грудничком присматривала, и Карачую помогала, чем могла. Тот, однако, приноровился сам справляться — и со скотом, и по домашним делам. Управится, придёт, бывало, к мамке, поглядит, как сынишка кормится, на руки возьмёт, покачает и в избу несёт свою на ночёвку. Народу в диковинку, что мужик коров доит, в избе метёт, с дитём нянькается. Родня-то посмотрела, как мужик мыкается в одного и ну приставать:

— Ожениться тебе надобно. Мальчонке мать нужна, да и