«В особенности он мешает в тех случаях, когда А. Ф. Кони говорит о рыцарском призвании прокурора, как „говорящего судьи“. Послушать его, так выше и благороднее прокурорского призвания ничего и быть не может.

Я, конечно, не спорю. В качестве прокурора А. Ф. Кони сделал много, очень много добра, и если бы министром юстиции был у нас человек типа Кони, то он смыл бы с лица матери-родины и кровь, и кровавые слезы.

Но — воля ваша — не могу вместить точку зрения автора на гг. прокуроров.

По мне, и теперь, и в 60-х годах, прокурор был все-таки прокурором, а не ангелом и не рыцарем без страха и упрека. И могу сказать даже больше: я думаю, что и Кони не был рыцарем. Он только хотел быть, но не был и не мог быть.

Правда, Кони с искренним благоговением говорит о судебных уставах: для него это светлый праздник русского правосудия, это поэзия его молодости, его силы веры в закон и законность. Но если говорить откровенно, то ведь и в его время на прокурорах лежала та черная работа, какую они несут и сейчас.

Доносы и в 60-х годах посылались прокурорам.

Скопцов „свидетельствовали“ прокуроры.

Дела о преследовании печати посылали прокурорам.

Сыщики Аслановы помогали прокурорам.

Я не сомневаюсь (ни единой минуты не сомневаюсь), что прокурор Кони всю эту работу исполнял в безукоризненных белых перчатках, и что законность, порядочность и гуманность были соблюдены при этом в полной мере.

Но я все-таки не понимаю и не вижу причины, почему о деятельности первых на Руси прокуроров следует говорить „молитвенно“, с умилением?

Не понимаю в особенности потому, что и самый лучший прокурор, в борьбе с преступностью, располагал все теми же старыми, испытанными средствами.

— В левой руке Асланов, в правой руке вонючая, гнусная, развратная тюрьма.

Это начало и конец, альфа и омега той борьбы с преступником, которую ведет не только наш уголовный суд, но и все суды мира.

Но если так, то где же основания для того, чтобы слагать стихи в честь первых прокуроров?

А между тем, общий вывод, какой можно сделать из книги Кони, укладывается в простую формулу:

— Если хочешь быть красивым, поступай в прокуроры. Правда, Кони говорит о прежних прокурорах, которые от нынешних отличаются, как небо от земли.

Но ведь скопцов-то и прежде „свидетельствовали“?

Но ведь молодых людей, читающих „вредные“ книги, и прежде судили?

Думается, поэтому, что рыцарский шлем надо снять с головы прокурора (в том числе и с первого прокурора) и предложить ему установленного образца фуражку с кокардой.

Так будет вернее».

Но пожелавший взять на себя обязанность присяжного хвалителя г. К. Чуковский, — ни за что не согласен на фуражку установленного образца. Ему нужен именно шлем, и ничего меньше.

И в погоне за «шлемом», — К. Чуковский превозносит до небес не только общественные заслуги А. Ф. Кони, — но, что неожиданнее всего — еще и его беллетристический талант:

«… Для меня, литератора, Кони дороже и ближе всего как писатель, поэт, мастер меткого, проникновенного слова.

… Только теперь мы увидели, какого большого художника таил в себе всю жизнь этот деятель.

… Во всю жизнь … где же ему было развернуть свой многоцветный, полнокровный талант! Но едва он попробовал дать ему волю, мы почувствовали, что на Руси появился новый первоклассный (!) беллетрист (!). В его книгах оказалось что-то диккенсовское. Та же радуга смеха и грусти…

… Чувствуется огромный художник (!). Его творчество насыщено образами; жадность к жизни, к мельчайшим ее проявлениям — в нем ненасытная, пушкинская.

… Для меня его обе последние книги „На жизненном пути“ были откровением, радостью. Эти новые томы — огромные: в них больше полторы тысячи страниц, но всякий раз, когда я их читаю, мне кажутся они ужасно маленькими. Хочется, чтоб длилось без конца их светлое и благодатное очарование. Кажется, внимал бы им вечно, как какой-то упоительной арии (!!)».

Чрезмерные восторги, как известно, расхолаживают. И, право же, книги А. Ф. Кони заслуживают более бережного отношения, больше уважения к себе.

… А что касается до г. Чуковского, — то ошибочность его нынешнего пути давно уже очевидна. Он чудесный «сатирик от литературы», талантливый и увлекательный озорник…

Но когда он серьезничает, когда он, напр., хвалит и притворяется страшно солидным, без пяти минут сотрудником «Вестника Европы», — это всегда очень плохо и совершенно неубедительно.

Сказано бо есть:

— Пой лучше хорошо щегленком, чем дурно соловьем.

Надежда Крупская

О «Крокодиле» Чуковского

Надежда Крупская

Надо ли давать эту книжку маленьким ребятам? Крокодил… Ребята видели его на картинке, в лучшем случае в 3оологическом саду. Они знают про него очень мало. У нас так мало книг, описывающих жизнь животных. А между тем жизнь животных страшно интересует ребят. Не лошадь, овца, лягушка и пр., а именно те животные, которых они, ребята, не видели и о жизни которых им хочется так знать.

Это громадный пробел в нашей детской литературе. Но из «Крокодила» ребята ничего не узнают о том, что им так хотелось бы узнать. Вместо рассказа о жизни крокодила они услышат о нем невероятную галиматью. Однако не все же давать ребятам «положительные» знания, надо дать им и материал для того, чтобы повеселиться: звери в облике людей это — смешно. Смешно видеть крокодила, курящего сигару, едущего на аэроплане. Смешно видеть крокодильчика, лежащего в кровати, видеть бант и ночную кофту на крокодилихе, слона в шляпе и т. д.

Смешно также, что крокодил называется по имени и отчеству: «Крокодил Крокодилович», что носорог зацепился рогом за порог, а шакал заиграл на рояли. Все это веселит ребят, доставляет им радость. Это хорошо. Но вместе с забавой дается и другое. Изображается народ: народ орет, злится, тащит в полицию, народ — трус, дрожит, визжит от страха («А за ним-то народ и поет и орет…», «Рассердился народ и зовет и орет, эй, держите его да вяжите его. Да ведите скорее в полицию.», «Все дрожат, все от страха визжат…»). К этой картинке присоединяются еще обстриженные под скобку мужички, «благодарящие» шоколадом Ваню за его подвиг. Это уже совсем не невинное, а крайне злобное изображение, которое, может, недостаточно осознается ребенком, но залегает в его сознании. Вторая часть «Крокодила» изображает мещанскую домашнюю обстановку крокодильего семейства, причем смех по поводу того, что крокодил от страха проглотил салфетку и др., заслоняет собой изображаемую пошлость, приучает эту пошлость не замечать. Народ