В последнем номере «Нивы» г. К. Чуковский отмечает пятидесятилетие А. Ф. Кони:

«Полвека прошло с той поры, как Кони вступил на свое многотрудное поприще, и, оглядываясь, мы изумляемся, как успел он за такой коротенький (?) срок совершить столько великих деяний, пережить столько событий и чувств, встретить столько замечательных личностей, написать столько классических книг, произнести столько великолепных речей! Иному и трехсот не хватило бы лет (!), чтобы прожить такую богатую, духовно-многообразную жизнь».

С каких пор пятьдесят лет деятельности считаются «коротеньким» сроком?

Также неуклюже, совсем не «по-чуковсковски» сделаны и все остальные, старательно приготовленные, но совершенно не вытанцовавшиеся похвалы:

«Судьба позаботилась (!), чтобы у него оказался (!) необыкновенный, оригинальный отец, имевший многое множество самых разнообразных талантов — доктор философии, медик, театрал, водевилист, педагог, знаток железнодорожного дела…

Не мудрено (!), что полвека назад, когда эта (?) судорожная подготовка закончилась, юноша, многоученый, многоопытный (!), вступил во всеоружии в жизнь».

Нет, не умеет «хвалить» «многоопытный юноша» К. Чуковский! То ли дело, — веселое, озорное «поддержись, ожгу», в котором К. Чуковский воистину мастер.

Органического неумения хвалить — К. Чуковскому никак не затушевать неумеренностью и усердием:

«Россия должна понять, как много Кони сделал ей доброго, и любовно сопричислить его светозарное имя к славнейшим именам своих праведников.

Россия не забудет, что именно он (!) спас (?) — и спасал многократно, — великий институт суда присяжных от буйного наскока врагов».

Кто спорит, А. Ф. Кони — очень большой человек. Но кому и зачем нужны все эти пошловато-юбилейные — «Россия должна понять» и «Светозарное имя» и «Именно он спас»?

Меру вещей надо помнить везде и во всем, и настоящее уважение к А. Ф. Кони трудно совместить с таким неуклюжим и явно неумеренным «ура».

Вспоминается яркий и значительный очерк о «Белоснежном прокуроре», о том же А. Ф. Кони, — в «Родных картинках» А. Яблоновского.

А. Яблоновский, конечно, полностью воздает дань уважения к этому крупному деятелю:

«Судьба одарила его как-то особенно щедро. Быть может, даже слишком щедро для одного человека. Она дала ему и сверкающий, яркий талант оратора, и литературное дарование, и светлую голову, и мягкое, доброе сердце.

Но и за всем тем, когда дочитаешь до конца новую книгу Кони „На жизненном пути“, то в душе остается какой-то странный, едва уловимый осадок, какой-то „червячок в яблоке“».

В чем же сказывается этот вот «червячок»? Случаен ли он, в самой сущности своей?

«Это очень странно сказать, но А. Ф. Кони ужасно как податлив на похвалу и комплименты. Когда читаешь его прекрасную книгу, то ясно видишь, что автор не только помнит, но что он записал все комплименты, какие говорили ему, начиная с 60-х годов и до нашего времени.

Кое-какие комплименты (числом, однако, не менее сотни) вошли в книгу Кони, причем автор тщательно отмечает, кем комплимент был сказан, когда и по какому поводу.

— В 1868 году П. Д. Боборыкин сказал, что Кони произнес блестящее председательское резюме.

— В 1874 году градоначальник Трепов сказал, что Кони был опорой законности в городской думе.

Даже комплименты сомнительного качества — и те не были забыты податливым автором:

— В 187… году какой-то почетный мировой судья „из-под Чернигова“, носивший верблюжьи штаны, был ужасно восхищен прокурорской речью Кони. Эти „верблюжьи штаны“ сначала умилились, потом пришли в восторг, потом прослезились и заерзали на стуле. А когда заседание окончилось, то „верблюжьи штаны“ подошли к молодому прокурору и … всей своей широкой, шершавой пятерней погладили прокурора по голове.

Но, впрочем, все это мелочи, и коробят они только потому, что помещены в прекрасной книге. Именно оттого, что комплименты записывал Кони, хочется сказать:

— Зачем это? Разве без градоначальника мы не знаем, что Кони честно стоял на страже закона? Разве без Боборыкина мы не слышали, что Кони даровитейший человек?»

Страсть к похвале не остановилась, однако, на записи комплиментов. Обе эти страсти, — говорит г. Ал. Яблоновский, — никак нельзя сказать, что это маленький недостаток большого человека. Это, к сожалению, отправная точка всей книги, это тот угол зрения, под которым Кони смотрит на всю свою жизнь.

«В его книге 679 страниц.

В его книге рассказана вся история его долгой и интересной жизни.

Но если вы хотите узнать, какие промахи сделал прокурор Кони, какие ошибки допустил судья Кони, какие грехи тяготеют на душе Кони-обер-прокурора, то книга вам ответит:

— Ни промахов, ни ошибок, ни грехов не было. Были пустяки, но и пустяки как раз такие, которые только делали честь Кони.

В общем же итоге у читателя остается такое впечатление, что кроме бесспорных талантов, судьба подарила этому счастливому человеку и редкую, исключительную любовь всех окружающих:

— Товарищи любили Кони.

— Судьи любили.

— Адвокаты любили.

— Подсудимые любили.

— Градоначальники любили.

Но в особенности, кажется, любили подсудимые. В книге приводится, по крайней мере, случай, когда супруги N., сосланные в Сибирь после блестящей речи прокурора Кони, сохранили о добром прокуроре самую трогательную память. Они переписывались с ним, советовались о своих делах, беспокоились об его здоровье и до самой смерти питали к нему искреннюю симпатию и дружбу.

Имеется в книге и такой случай.

Некая взбалмошная дама, приговоренная к тюрьме, ни за что не хотела отбывать наказание. Со слезами на глазах и чуть не в истерике она вбежала в прокурорский кабинет Кони и стала кричать:

— Я не могу, я не могу подчиняться этому душегубству. Ни за что не сяду, ни за что!

А. Ф. Кони сразу понял, с кем он имеет дело, и начал ласково, дружески успокаивать и уговаривать даму. Постепенно дама успокоилась, смягчилась, а затем между ними произошел такой разговор:

„— Не могу я, голубчик прокурор, — воскликнула она, неожиданно положив мне руку на плечо, — право, не могу, голубчик!

— А вы попробуйте, сядьте (в тюрьму)… Это не так уж ужасно, да и неизбежно притом, — сказал я, в свою очередь, кладя ей руку на плечо, — решитесь-ка. Знаете, как принимают неприятное лекарство: горько, противно, а выпить все-таки надо… Сядьте, голубушка!

— Так вы думаете, надо сесть? — сказала она упавшим голосом, вытирая слезы, и потом решительно прибавила:

— Ну, хорошо! Только для вас!“

Как видите, это такая идиллия, от которой делается сладко во рту и которая невольно вызывает улыбку:

— Не прокурор, а серафим, слетевший с неба, чтобы отвести в тюрьму капризную даму».

Совершенно ясно, что все эти замечания вовсе не доказывают отрицательного отношения к книге Кони.

— Я искренно считаю книгу не только интересной, но и прямо прекрасной, — говорит А. Яблоновский, — но ни уважение к книге, ни сознание заслуг Кони не изменяют — и не могут изменить! — сущности