я приволок толстенный том Новикова-Прибоя и вторую, не помню автора, но тоже толстую и в хорошем состоянии – как я понял, заведующую интересовал прежде всего внешний вид книги, и Мишаньку приняли в ясли.

Катька с Георгием и дочкой прилетели в отпуск из Японии, житьё вшестером было некомфортно, Мишка по ночам беспокоил всех, и мы перебрались к тёще с тестем, им как раз с полгода назад отдали комнату соседей. Тёща, подавая заявление на увеличение жилплощади, предоставила справку о том, что старшая её дочь беременна, что являлось серьёзным аргументом для жилищной комиссии райисполкома, которая принимала решение, дать или не дать освободившееся жильё в те годы.

Людмила устроилась на новую работу с приличным окладом, казалось, что жизнь наша стала налаживаться. Но казалось так не всем, первым забастовал Миха, он категорически не понимал, почему его каждый день извлекают из тёплых любящих рук и отдают каким-то бездушным тёткам. Однажды у меня появилась возможность занести его в ясли, когда я передавал его няньке, он закричал так, что у меня появилось ощущение, что сердце оборвётся. А уж когда Милкина сестра, которая пару раз заносила Миньку в ясли перед школой, заявила, что больше не пойдёт туда никогда, потому что если у нас нет сердца, то пусть мы сами и мучаемся, что племяш её любимый начинает рыдать, только почувствовав ненавистное ему здание, давая ей понять, что он понимает, что его предают все близкие из его окружения, а она не хочет, чтобы, когда он вырастет, он считал её такой же предательницей, какими являемся все мы.

На работе я поделился насчёт нашей беды с Сашкой Ефановым, у него была та же проблема, Санёк сказал:

– Ты понимаешь, главное в том, что не объяснишь ему ничего – совсем маленький, мы решили с женой – хрен с ними, с деньгами, здоровье сына дороже, до трёх лет потерпим, года в три с ним можно будет уже говорить, вот тогда и побеседуем – он, я думаю, поймёт.

Мы с Милой сели, поразмышляли и тоже решили – хрен с ними, с деньгами. Людмила уволилась с работы, забрали Мишку из яслей, дождались, когда моя сестра с мужем и племянницей отбудут в Японию, переехали опять в «Огонёк» и зажили прежним порядком.

В Японию они уезжали раздельно, сначала уехал Георгий, затем Катерина с Ольгой. Стояла страшенная жара, собираясь провожать Жору, Милка зачем-то нацепила мохеровую кофту, которую ей подарила Катька по приезду. Я понимал, что ей хочется просто развеяться, прокатиться, покрасоваться в обновке, что кофта очень красивая, но на улице было почти плюс тридцать. Отвергнув все мои доводы, Милка надела кофту, взяла женскую сумочку, мы сели в такси и отправились в Шереметьево. Проводили Жору, всё чин чином, вернулись назад, и уже дома Люда спохватилась: а где же кофта и сумочка? Вспомнила, что из-за жары она сняла в такси кофту и положила её рядом с собой. Чтобы не расстраивать её ещё больше, я молчал, боясь поднять на неё глаза, но Людмила, выцепив меня глазами среди расстроенных лиц, вдруг произнесла:

– Это ты во всём виноват.

– Господи, да я-то при чём?

– Это ты сказал, чтобы я не надевала кофту. Вот и сглазил меня.

Это было так неожиданно и нелогично, что я расхохотался и ничего не мог с собою поделать.

Спасибо сестре, видя, как Милка расстроилась, она подарила ей точно такую же, только другого цвета.

***

С деньгами у нас был хронический напряг, но хотелось встречаться с друзьями, и мы встречались, гуляли, бывало, приглашали к себе и не особо заморачивались отсутствием денег. Как-то пригласили к себе Танюшку и Димку, теперь Мурзиных, надо было как-то принять, угостить. Приняли и угостили: купили пива бутылок пять, буханку свежего чёрного хлеба, я порезал его брусочками сечением сантиметр на сантиметр, обвалял в крупной соли, высушил на подносе в духовке газовой печи и подал к столу. Чудесно посидели – пиво пили, грызли сухарики. В жизни мне пришлось принять участие во многих застольях, были и такие, воспоминания о которых до сих пор вызывают стойкие рвотные позывы, хотя в отношении блюд никаких претензий не было, а о том застолье более чем через полвека я вспоминаю с теплотой.

С годами понимаешь, что качество застолья определяется прежде всего качеством сидящих за столом людей, а не качеством стоящих на нём блюд.

В обеденный перерыв на работе играли в настольный теннис, чемпионов у нас было двое – Сашка Ефанов и ещё один парень, пяток сильных игроков, к которым принадлежал и я, и с десяток изредка играющих. Играли на вылет, если народа набегало много, то парами, при малом количестве играющих – поодиночке. Меня это занятие так увлекло, что весь обед я, как правило, проводил за игрой, потом появлялся в отделе, сидел с полчаса за кульманом, а затем линял в столовую. Думал: а чего мне? План-то делаю, но Пал Иваныч думал иначе и, как-то перехватив нас с Сашкой в коридоре, когда мы в неурочное время благодушно шествовали из столовой, негромко, но со значением произнёс:

– План планом, но дисциплину никто не отменял.

Намёк был понят, пришлось немного ужаться в спортивных играх.

Решили пойти другим путём: организовали с Сашкой командный турнир по пинг-понгу между отделами, к проведению которого привлекли нашу комсомольскую организацию, её участие в организации турнира придавало ему солидность.

Между собой договорились, что проигравшие в финале проставляются – каждый из них покупает в железнодорожной столовой хачапури по-аджарски и бутылку пива, которые предназначаются победителю. Отделов у нас, на 3-й Мытищинской, было всего четыре, играли навылет, от каждого отдела по четыре человека, каждый играл одиночку с противником, победители играли друг с другом и одну парную игру. Играли азартно, привлекая внимание, скоро все знали, что идёт турнир, появились свои и чужие болельщики.

Теннисный стол был всего один, турнир затянулся, почти все были вечерниками, могли играть только в обед, если задержаться после работы, то минут на сорок, не больше. В финал вышел наш отдел кузнечно-штамповочного производства (ОКШП) и отдел литейного производства, и турнирный процесс затормозился – захворал кто-то из литейки. Мы с Санькой решили немного их подстегнуть, написали ноту в стихах, которая заканчивалась такими строчками: «Литейщики, пора к барьеру, в нахальстве тоже знайте меру, вы проиграете с почётом ОКШП с разгромным счётом», – заявились в отдел и торжественно вручили вызов. Текст моментально разошёлся по институту, и на финал явилось человек тридцать болельщиков, мы и в самом деле выиграли