Шрифт:
Закладка:
Каково же было наше удивление, когда через полгода, когда, также вернувшись из столовой в отдел, мы застали нашу неунывающую экономистку в слезах, рыдающую по поводу чего бы вы подумали? Бинго, угадали опять пропала наша зарплата. Снова у нашей простушки попятили наши деньги, и снова на рабочем месте. Но не из стола и не когда она отходила, а совсем, совсем иначе, как-то вроде бы нагнулась, отвернулась – и тут гоп-стоп-хлоп – денег нет. Что тут началось, какие-то крамольники – есть же такая сволочь на свете, предложили просто-напросто вызвать ментов, вот же волки позорные, неужто нельзя разобраться, как поступают интеллигентные люди? Заплакать, простить, забыть и разойтись миром, так нет же, давайте беспокоить милицию, отрывать её от важных дел – руки пьяным крутить. Обошлось, слава богу, не побеспокоили, но так напугали этих жуликов-подлецов, что они часть денег вроде бы подбросили, не помню кому, в письменный стол. Зарплату нам опять с опозданием, но выплатили. Нашу вновь обретённую кассиршу отстранили от функций раздачи денег, сократив её ипостась до единственной роли – экономиста. Ушёл, а может, ушли – из-за таких катаклизмов кого угодно уйдут – обходительный Евгений Моисеевич Невский и пришёл деятельный и твёрдый как шанкр Пал Иванович, решивший узнать, чем занималась наша непотопляемая экономистка, чем должна заниматься, в чём были её функции и каковы результаты её деятельности. Поскольку, как я рассказывал, стол мой был через проход, не подумайте ничего плохого, прямо напротив её стола, мне было очень интересно наблюдать за их беседами. Они сидели с Пал Иванычем за её столом, начальник наш требовал показать ему какие-то материалы, которые она должна была в соответствии со служебными инструкциями к её должности регулярно продуцировать. Экономистка наша с возмущением извлекала из стола какие-то огромные фолианты, швыряла их перед Пал Иванычем, оба пропадали к клубах пыли, но когда пыль оседала, возникал Пал Иваныч, который методично, неспешно и неумолимо разрушал все аргументы своей подчинённой о том, что сея труды созданы ею и что они вообще необходимы для функционирования отдела. Доказав, что это просто лексически доработанная инструкция по обслуживанию доильного аппарата, Пал Иваныч требовал более весомых подтверждений плодотворности её труда на должности экономиста отдела и, не получив таковых, потребовал принести диплом экономического вуза, который закончила его визави. Оказалось, что диплом был утерян во время жизненных перипетий, но есть его машинописная копия, заверенная печатью пункта приёма стеклотары или какой-то сходной конторы. Ну а требование подлинника трудовой книжки ввергло нашу Ашкенази в такую депрессию, что на следующий день она на работу не вышла. Куда она запропала и что с ней стало, не известно, говорили, что она уволилась по собственному, что её уволили по статье, что её ищет милиция, кто знает, может, уже нашли.
***
В октябре мне пришла повестка из военкомата, я-то, признаться, решил, что про меня совсем забыли, оказалось, нет, надо идти. В военкомате разрешилось всё просто – вручили направление на обследование меня на пригодность к военной службе в аттестованной московской клинике.
Вот тут я завибрировал: то, что три года назад не вызывало у меня никаких треволнений, сегодня серьёзно обеспокоило. Ещё бы, я был не тот развесёлый шлепок, готовый ввязаться в любой базар, кроме голодовки, – был, увы, уже женат, у меня рос сын, наконец, я учился на втором курсе одного из лучших вузов страны. Что будет, если оторвать меня на пару лет от семьи и учёбы, – потери по всем пунктам. Смогу ли я учиться дальше, сохраню ли семью – одни вопросы, вопросы без ответов, но главное – я просто не представлял себе, как я оставлю Людмилу с сыном одних, что она будет делать одна, кто ей поможет. Я понимал, что и моя мать, и тёща как-то посильно будут помогать, но… Но деваться некуда, надо было ложиться в больницу, и я, запихнув в сумку тренировочный костюм Георгия красного цвета, который был мне безмерно велик, заявился в клинику.
Поскольку больница была переполнена, меня положили в коридоре, и старшая сестра, пробегавшая мимо по коридору вечером первого дня моего там пребывания, вдруг остановилась и спросила меня:
– А ты с каким диагнозом лежишь?
– Да пока без какого-нибудь – я на обследовании, положен я от военкомата, чтобы у меня нашли какую-нибудь болезнь, которая ослобонит меня от непосильной мне в силу хилости солдатской службы.
– От армии косишь.
– Типун Вам на язык, женщина, я, может, последние денёчки коротаю.
– А я и думаю, от чего ты тут лечишь в спортивном костюме не по росту.
– Костюм выдали мне в секции физкультурников-дистрофиков, он один на всех, потому и такого большого размера и выдаётся по необходимости любому: кому на свадьбу, кому на первое свидание с девушкой, мне выдали, чтобы я в больнице не позорил родной туберкулёзный диспансер.
– Пошли со мной.
По дороге она растолковала, что у них на отделение только один санитар, есть санитарки, которым невмоготу таскать тяжёлые грузы, и если у меня есть мать, или сестра, или жена, или совесть и доброта, то раз или пару раз в день она меня будет привлекать в помощь их санитару за дополнительную порцию компота.
Я поинтересовался:
– А то, чего таскать-то, оно хоть чистое?
– Это будь уверен, всё промыто в лучшем виде.
Мы поднялись на лифте на несколько этажей, подошли к палате, возле которой стояли каталка и долговязый сорокалетний мужик в несвежем больничном халате, подойдя к которому, она сказала:
– Парень военкоматский на втором этаже лежит, обещает помочь, – развернулась и ушла.
Санитар взялся за ручки каталки и буркнул мне:
– Дверь подержи.
Я открыл дверь, санитар вкатил каталку в палату, проследовал за ним. Санитар подкатил каталку к одной из кроватей, я подошёл: на кровати лежал труп мужчины неопределённого возраста, стало понятно, какие промытые грузы нужно было помогать таскать. Что поделать, дело житейское, видно, гены матери – фронтовой медсестры – сработали, я не ощущал никаких
