Мы помчались сломя голову искать такси, но все те, что стояли у Яффских ворот, были заняты, а Натан не советовал идти к Дамасским, потому что там арабы, которые враги. Так что нам пришлось бежать до того самого коня и ловить такси там, но город уже опустел и вымер, потому что началась суббота, о чем оповестила сирена, завывшая откуда-то с небес.

Но это потом выяснилось, а сперва я заорала и закрыла голову руками, потому что решила, что началась воздушная тревога и на нас напали арабы, живущие у Дамасских ворот. Натан вывел меня из заблуждения и в этот раз.

Такси мы поймали минут десять спустя, но все же сильно опоздали. У ворот рядом с будкой охранника стоял Тенгиз и уже собирался вызывать милицию, чтобы нас разыскивать. Он сказал, что от кого-кого, но от нас такого не ожидал, и было ясно, что нам сейчас влетит по полной программе.

А Натан Давидович вместо покорного покаяния завел полемику о том, что нас давно следовало повезти к Стене Нлача и какой позор на голову Деревни и всего воспитательского коллектива, что за две недели пребывания в Иерусалиме ученики программы “НОА” до сих пор живут как за железным занавесом.

“Вы наказаны, – заявил Тенгиз. – Когда выйдет суббота, пойдете убирать окурки по всей территории Деревни. Вернетесь ко мне тогда, когда у каждого наберется двести окурков и ни на окурок меньше. Это первое предупреждение. После следующего нарушения правил будете разговаривать не со мной, а с Фридманом”.

Я робко спросила, кто такой Фридман, после чего получила очередную отповедь о том, что я постоянно витаю в облаках и ничего вокруг себя не замечаю, а с такой рассеянностью как я собираюсь служить в армии?

Оказалось, что Фридман – это директор программы “НОА” в Деревне Сионистских Пионеров, то есть является прямым начальником Тенгиза, Фридочки и нашей классной руководительницы (о ней я расскажу как-нибудь в другой раз). “Марш ужинать!” – рявкнул Тенгиз, и у меня вся спина похолодела. Мы действительно собирали бычки после исхода субботы, и я перевыполнила план и насобирала двести сорок семь бычков, но Тенгиз их даже не посчитал. А на Натана Давидовича я была так зла, что перестала с ним разговаривать.

Алена сказала, что я поступаю с ним точно так же, как поступила с ней во дворе после гибели Василисы, и что пора бы мне поучиться на своих ошибках, на что я возразила, что нечего даже сравнивать такие несопоставимые ситуации.

А Аннабелла меня поддержала и донесла до нашего сведения, что с сильной половиной человечества именно так и следует поступать, особенно если ее представители не склонны к проявлению ответственности. “Тотальное игнорирование, – сказала она, – вот самое действенное женское оружие. Пусть ползает на животе, если захочет вернуть назад твою благосклонность. Смотри, как ползает Арт вот уже вторую неделю, пытаясь спровоцировать меня хотя бы на взгляд. Ну и пусть себе дозревает. А если ты меня спрашиваешь, Комильфо, я бы вообще не стала связываться с этим Натаном. Уж больно он странный и выглядит как отморозок. Давай мы лучше тебя накрасим, причешем, приведем в порядок и подберем тебе нормальный прикид, чтобы ты стала на человека похожа, не говоря уже о девушке.

А то ходишь как бесполое привидение”.

Наверное, Аннабелла не знала слова “андрогинное”, поэтому употребила этот эпитет. Что заставило меня задуматься вот о чем: если две противоположных личности говорят о тебе одно и то же, значит ли это, что их суждение верно? Так я хотела и у вас спросить: в самом ли деле я похожа на бесполое привидение?

Как у вас дела? Как Кириллу живется в Москве? Как самочувствие бабушки и деда? Как в школе у папы и у мамы на работе? Какая погода сейчас в Одессе?

Я вас всех люблю и скучаю по вам. Пишите, пожалуйста, много и подробно, чтобы я могла все себе представить воочию, и пришлите фотографии.

Ваша Комильфо.

P. S. Маминым родителям пока не позвонила. Я должна дозреть.

Глава 12

Учительница

– Зоя… Зоя! ЗОЯ!

– А?

Перед моим взором возвышалась Милена, наша классная руководительница, по совместительству учительница иврита.

– Эйфо ат? – спросила она, что означало “ты где?”.

– Ани по, – ответила я, что означало “я здесь”.

– Нет, ты вовсе не здесь, моя хорошая, – заявила Милена и заглянула мне через плечо. – Что это ты все время пишешь?

– Э… ничего… переписываю слова с доски.

Я поспешно захлопнула тетрадь.

– Покажи, – потребовала Милена.

– Нет, – отказалась я и, вспомнив психологические уроки Виталия, добавила: – Это мои личные принадлежности, вам нельзя их трогать.

– На моих уроках твои личные принадлежности становятся моим достоянием, – возразила Милена.

И отобрала тетрадь.

– После урока останься в классе. Поговорим на перемене.

Я принялась ерзать и бросать отчаянные взгляды на Алену, делившую со мной парту.

– Не боись, – шепнула Алена. – Ничего она тебе не сделает, она добрая.

Училка действительно была доброй, хоть и одевалась очень строго, как какая-нибудь старуха-вдова или как религиозные женщины – всегда в длинных юбках, шароварах или в бесформенных балахонах, в которых тонула ее стройная фигура, и в клоунских башмаках. Мне хотелось выяснить у Натана Давидовича, почему она так выглядит, если на голове у нее нет ни парика, ни косынки, но я все еще на него злилась, потому что, после нашего опоздания и несмотря на перевыполненный план бычков, Тенгиз по-прежнему смотрел на меня волком.

У Милены было очень хорошее лицо и очень русское. Светлые брови и ресницы, внимательные голубые глаза, веснушчатая кожа, розовые щеки, которые краснели, когда училку захлестывали эмоции (что случалось с ней нередко), и длинная русая коса. Ей бы очень подошел кокошник вместо парика. Я долго не могла привыкнуть к ее имени, потому что подмывало назвать ее, например, Настенькой.

Милена любила обсуждать с нами всякие темы, не касавшиеся иврита, и всегда поддерживала “открытый диалог с классом”. Так что, если кто-нибудь посреди урока вдруг интересовался, почему арабы не любят евреев, зачем изучать Библию в обязательном порядке, если она тысячу лет уже не актуальна, – наверное, нас собираются силой превратить в религиозных, – или почему в Израиле Новый год празднуют осенью, она никогда не злилась за сорванный урок, а с радостью прерывала запланированное занятие и пускалась в “открытый диалог”. Когда Милена обращалась к классу, она называла нас “друзьями”.

Так что я вовсе не боялась наказания, а только ощущала страшный конфуз, как бывает, когда