всего, объяснялось тем, что город все еще оставался сердцем украинского национализма, а возможно, и тем, что он не являлся индустриальным центром зажиточной сельскохозяйственной области. Промышленных предприятий здесь практически не наблюдалось.

В городе было проведено электричество. Когда мы входили в него поздним вечером, то тут, то там вспыхивал свет. Но водопровод имелся только в отдельных районах. Сейчас он, похоже, не действовал. У редких колодцев можно было видеть стоящих в очереди женщин и девушек с ведрами и наблюдающих за солдатами, ведущими лошадей к реке. По улицам взад и вперед проезжали тележки с кухнями и бочками с водой.

О великом прошлом города напоминал памятник Петру I. На краю небольшого парка со скамейками для отдыха стоял бюст Гоголю. Он был родом из этой губернии. Поскольку марш застопорился, я несколько минут посидел на его постаменте и выкурил сигарету, отдав дань уважения. Никто из моего окружения понятия не имел, кто это такой. Но этого и не требовалось. Достаточно того, что Гоголь был известен у нас в Германии. Кто-нибудь обязательно в будущем почтит его.

Мы спустились по склону, переправились через реку и двинулись по болотам дальше. Стояла глубокая ночь, и месяц иногда радовал нас своим светом. Затем мы свернули с главной дороги влево в какое-то село. Оказалось, что это рабочий поселок. К нашему огорчению, здесь не было ни стойл, ни корма для лошадей. Но жители встретили нас очень приветливо. Они работали на маленьких мукомольнях и предприятии по производству гвоздей. Ловкие мужчины были крепкого телосложения, с пронзительным взглядом ясных глаз, что вообще характерно для тружеников с их практичным отношением к жизни. Но в противоположность к русским крестьянам они были очень подвижными, выпускали собственную газету и смотрели на войну не как на нечто ужасное, а как на явление, пробуждающее внутренние силы людей. Такое отношение просматривалось при взгляде на их тщательно убранные маленькие жилища. Взбитые подушки, которые во всей России служили показателем благосостояния, ставились на кроватях как башни, а углы с иконами постоянно обновлялись свежей золотой краской. Ручки на дверях и оконных рамах были не деревянными, а железными или латунными. Здесь стояли кухонные плиты с начищенными до блеска поверхностями, а не печи с облицованными камнем отверстиями для приготовления пищи.

Женщина, в дом которой мы вошли, была настроена дружелюбно. Она поставила подогревать ужин, налила свежей воды, чтобы мы могли умыться, и положила полотенце. Ее муж угостил нас табаком и протянул полоски газеты, чтобы мы могли свернуть самокрутки. В свою очередь мы предложили ему попробовать наши, уже готовые, сигареты, которые он взял без ложной стеснительности. Дочка, настоящая красавица, сначала косилась на нас из темной комнаты, пока не убедилась в наших добрых намерениях.

Хозяева постелили себе на кухне, а нам отвели спальню, оставив дверь широко открытой. Мы настолько устали от долгого изнурительного марша, что с удовольствием легли бы в постель, но хозяин на хорошем немецком языке вовлек нас в разговор. В 1920-х годах он жил в Германии и бывал в Рекклингхаузене, Мюльхайме, Кельне и Нойсе. От Германии и немецкого образа жизни у него остались приятные воспоминания. Он утверждал, что те пять лет, которые он провел у нас, были самыми лучшими в его жизни. Никогда еще ему не приходилось так хорошо работать и так хорошо зарабатывать.

Хозяин стал сравнивать условия жизни в России с нашими. Отрицательные стороны у русских он видел в том, что рабочие при их высоких заработках могут мало что купить. Если сельские жители, получавшие вознаграждение за свой труд по большей части зерном и картошкой, могли изготовить себе одежду, обувь и постельное белье сами, то городской рабочий за одну пару обуви вынужден был вкалывать шесть недель.

– В Германии, – заявил он, – соотношение зарплаты и цен вполне допустимы.

Даже это было известно русскому рабочему. И если предположить, что он никогда не бывал за границей, то слышал он достаточно. Эксплуатируемый европейский пролетарий в 1913 году жил в двадцать раз лучше, чем житель Советской России сегодня.

– Почему такое стало возможным? – спросили мы его.

– Это явилось следствием профсоюзного воспитания рабочих в Германии, – ответил он.

– Как вы думаете, рабочий класс в России более готов к свержению существующего строя, чем сельские жители?

– Посмотрите на наших сельских тружеников, – улыбнулся он. – Какие они медлительные, смиренные, не умеющие себя организовать. Любой крестьянин боится перемен. А вот рабочему классу, если большевизм исчезнет, нечего терять. Он и так живет хуже некуда.

Эти слова были правдой. Хозяин с чувством гордости и одновременно горечи провел нас по своему хозяйству, показал, что он сделал собственными руками, и подчеркнул, что куры и козы, которыми заведовала его жена, помогают делать жизнь дешевле и обеспечивают независимость от денег, которые ничего не стоят в любом тоталитарном государстве.

Тогда мы поинтересовались, мыслят ли подобным образом другие русские или так думает только он, который научился критическому взгляду на происходящее за границей?

– Вовсе нет, – заверил он. – И хотя так рассуждать могут немногие, но чувствуют они то же самое.

Невероятно. В далекой украинской глубинке нашелся рабочий, который разбирался в политике и социализме лучше, чем Шпенглер, Ортега и другие признанные мыслители Запада. Его дом украшали трогательные пошловатые картины, но он был грамотным марксистом, не проповедующим учение, конечно, а просто человеком, способным самостоятельно мыслить и превращать свое жилище в зеркало состояния своего бытия.

На следующее утро на двух лодках нам пришлось запасать сено с болот. За этой работой нас и застал приказ о начале дальнейшего движения. Мы срочно построились и вовремя вышли на основную дорогу, чтобы пристроиться к главным силам. В глаза бросился сияющий от счастья Хан, в петлице которого красовалась красно-белая орденская ленточка. Ему только что вручили долгожданную награду. Наконец-то его заслуги были отмечены, а то он не переставал завидовать другим, которые хвалились своими знаками отличия.

– Знаешь, – сказал он, когда я поздравил его, – кадровому военному это нужнее, чем вам, резервистам.

По новой дороге, не обозначенной на карте, мы дошли до маленькой деревушки, передохнули пару часов, двинулись дальше и прошли еще 20 километров. С наступлением темноты показалось село Войновка. Ночь спустилась рано, пошел дождь, хорошо еще, что не было ветра. Пролетел русский бомбардировщик и на несколько минут осветил местность, сбросив осветительные бомбы на маленьких парашютах. Мы сидели на лошадях, затаив дыхание. Было непонятно, то ли он нас заметил, то ли просто так на всякий случай сбросил на дорогу четыре бомбы, которые разорвались в поле справа и слева