– Куда там, – отмахнулся Романов. – Моя тоже мушкет потребовала. Ну, мушкетов да пищалей у меня больше нет, но пистоль пришлось дать.

– Да иди ты… – присвистнул боярин Шереметев. – Ежели бабы с оружием будут ходить, так мы-то на что? Это чего ж нам тогда – за прялку садиться надоть? Или крестиком в светелке вышивать?

– Да кто его знает… – задумчиво ответил Романов, еще раз пересчитав вереницу всадников, проезжавших мимо. Насчитав, вместе с собой и с Шереметевым, две дюжины, хмыкнул: – Может, бабам тоже придется из пищалей палить.

– Думаешь, погонятся? – насторожился Федор Иванович.

– Да кто их знает… – пожал плечами Романов, трогая коня. – Я ить вообще не понял, чего это Струсь на меня солдат наслал? Вроде скандалить я с ним не скандалил. Ну, к Владиславу ехать отказался – так и что с того?

– Не иначе, пронюхал, что ты с Мезецким заодно, – предположил Шереметев. – Раньше-то князя только Сигизмунд к плахе приговорил, а теперь и Владислав. Боятся ляхи, как бы мы своего-то царя не выбрали.

– Похоже, – кивнул Иван Никитыч. – А еще похоже, что решили король с королевичем всех извести, кто против них идет. Договорились батька с сыном.

– Как это они договорятся, коли сын супротив отца идет? Нет, не должны бы… – покачал головой Шереметев, а потом, подумав немножко, вздохнул: – А может, договорились. Оно ведь как – свои собаки грызутся, а чужая – не мешай. Чего б им против нас-то не договориться…

Первую ночевку решили сделать, когда проехали верст двадцать. Солнце стояло высоко, и до сумерек оставалось часа два. Можно бы проехать еще, но Романов решил, что на сегодня хватит. И людям (среди которых бабы и дети), а особливо – коням надобно втянуться в дорогу. Завтра можно встать пораньше и проехать побольше – верст сорок, отдохнуть в Троице-Сергиевой лавре. Или, чтобы времени не терять, свернуть на ярославскую дорогу, проехать двадцать верст до вотчины боярина Шереметева и уже потом, с новыми силами, выехать на Костромской почтовый тракт, к Ипатьевскому монастырю.

Место было хорошо знакомо – речка Химка, где стояла богатая деревня Куркино – вотчина патриархов и постоялый двор. От деревни осталось несколько обгоревших срубов, а от постоялого двора – пепелище, поросшее высокой крапивой, пробивавшейся сквозь снег. Выбрав для стоянки амбар (без крыши, но хоть стены уцелели), Романов приказал заводить внутрь повозки, а коней привязать рядышком. После ужина, сотворив молитву, все улеглись спать. Иван Никитыч не поленился, обошел лагерь, проверил караульного, послал сменить верхового. По уму, стоило бы еще съездить и самому глянуть, но пожалел коня. За день боярин устал как собака, и потому хотелось одного – спать и спать…

Вернувшись в амбар, Иван Никитыч посмотрел на прижавшихся друг к другу домочадцев – жену, сына и дочерей. К горлу подкатил комок – случись с ним чего, они-то как? Как они без него-то будут жить?..

Иван Никитович снял с себя шубу, положил ее сверху, стараясь, чтобы хватило на всех, а сам, подкинув хвороста в огонь, свернулся клубком у костра, пытаясь сберечь тепло. Ночью ударил мороз, и, как ни сворачивался боярин, все равно замерз. Потому Иван Никитыч так и коротал ночь – сидел у костра, подбрасывая хворост, вставал, проверяя караульного, растолкал одного из холопов и отправил сменить дозорного на дороге – всю ночь был при деле. Зато поутру, когда надо было вставать, Романов едва не заснул и чуть не свалился носом в костер.

За ночь никто не напал и никто не замерз. Кашу варить было некогда, и, наскоро замесив во вчерашнем ведре муку с водой, испекли на углях лепешки. Неказистые, грубые, но – сытные.

– Что делать-то, Иван Никитыч? Девки с соплями… Никитка кашляет – не дай Бог, разболеются! – грустно сказала Анна.

– Ладно, – кивнул Иван Никитыч, который и сам был бы не прочь поспать как человек, а не как бродяга. – В Лавру поедем! Отсюда сорок верст, за день пешком дойти можно.

– В Лавру? – расцвела боярыня. – Уж не помню, когда я последний раз в Лавре-то была… То война, то осада…

Вокруг Троице-Сергиева монастыря уже давно не было дремучих лесов, через которые когда-то ходил преподобный Сергий. За два столетия почти все деревья были вырублены, а поля распаханы. Но в последние годы пашни и нивы было некому возделывать.

– Гляди, как поля-то заросли, – повел Шереметев нагайкой, указывая на убеленные снегом поля, поросшие ольховником и ивняком. Слегка развернувшись в седле, Федор Иванович вгляделся назад и выругался:

– Едрит твою в дышло…

– Ты чего? – всполошился Романов и, по примеру родича, обернулся назад.

Следом скакали верховые, растянувшиеся в цепочку. С полсотни – точно! Была бы кибитка полегче, оторвались бы. А теперь…

Иван Никитыч и Федор Иванович понимали друг дружку с полуслова. Пока Иван орал, торопя возки с бабами и детками, Федор уже останавливал вторую кибитку и телегу, перерезал постромки, отпуская коней. Боевые холопы, спрыгивая с седел, споро разворачивали телеги поперек дороги, втыкали в мороженую землю бердыши и проверяли пищали. Минут десять точно продержатся, а за это время бабы и детки будут в обители!

Иван Никитыч, встав рядом с Шереметевым, вскинул мушкет, прикинул на глаз расстояние – еще чуток, и можно палить…

– Как и вызнали-то, куда идем… – хмыкнул Федор Иванович.

– А чего тут вызнавать-то? Много ума не надо – сообразили, что Лавры не минуем…

– Иван, а деньги-то для Мезецкого где? – вспомнил вдруг Шереметев.

Романов чуть не завыл! Все деньги, что собрали, вместе с казной старого князя Мстиславского, были в телеге, под сеном! Вот угораздило же!.. Пришлось добежать до телеги, поворошить под сеном и, скакнув, как заяц, тащить тяжеленный мешок.

– Погоди – щас холопа пошлю, – решил Иван Никитыч, выбирая взглядом – кто пошустрее.

– Давай-ка, сам вези, – сказал Федор Иванович.

– Ты чего? – возмутился Романов.

– Быстрее, боярин! Эти деньги еще до Белого озера везти! Холопы повезут, али бабы с детьми? А убьют нас обоих – зазря, считай, все наши старания пропали. И, Мезецкому ты обещал девок его сохранить… Давай…

– Эх, Федор… – проскрипел зубами Романов, но, осознав правоту друга, кивнул: – Щас поскачу… дай хоть одного да спешу!

Боярин выстрелил, и передняя лошадь резко завалилась на бок, а всадник, вылетев из седла, угодил под ноги напиравших сзади коней. Загремели выстрелы холопов, и нападавшие смешались, отступая. Отойдя на безопасное расстояние, часть верховых спешились и, выстроившись в цепочку по обеим сторонам дороги, пошли в новую атаку…

– Иван, не тяни! – прикрикнул на друга Шереметев.

Романов торопливо перезарядил мушкет. Закончив, толкнул оружие к ногам Федора Ивановича и принялся выискивать глазами лошадь. Шереметев не стал просить, чтобы Иван позаботился о его жене и детях. Ясно, что позаботится. Пока ловил коня, привязывал