свалки и частные дома, стало быть, и собаки. Кто ее знает, где она шлялась? Наше дело малое: ушить, антирабическую помощь оказать, а уж кто конкретно покусал — не до того пинкертонить, уж извините.

— А теперь…

— …Вам в восьмерку, в зоопарк, сейчас напишу. — И уже доставал бумажку, набрасывал схему проезда и пространную, нечитабельную записку.

— Спасибо, — поблагодарил Крячко, немного ошарашенный. Лев Иванович же припрятывал пропуск с некоторой ностальгией (уже начинаешь забывать, как выглядит старая добрая бумажка-«ускоритель»!).

— Простите, мы не местные, — деликатно напомнил он, — что такое восьмерка и зоопарк?

Зазвонил телефон на столе, главврач, сняв трубку, прижал ее плечом к уху:

— Да! Ну а кого я пошлю? …Восьмерка — это отделение неврозов, зоопарк — оно же… Нет, это я не вам. Хорошо, записывайте. Ну карандаш-то надо при себе иметь! Там случай не наш, — тут сыщики поняли, что это им, — мы заштопали, а дальше пришлось отправлять к смежникам, там чистой воды психиатрия. Что, нашел наконец карандашик? — Это уже в трубку. — Давай, фиксируй.

— Я смотрю, они тут без цифровизации очень неплохо функционируют, многостаночники, — заметил Станислав.

— Может, и архаично, зато контакт непосредственный, и видишь, какая память отменная. — Гуров развернул бумагу. — Вроде бы недалеко.

— Поехали, поехали, — поторопил Крячко, — нам же еще возвращаться. А там еще эдакая Катя — закачаешься!

— Да ты котовать сюда, что ли, прибыл? — возмутился коллега. — Что за Катя?

— Администратор нашей турбазы, надо бы знать, кого ты ревизовать едешь, — невинно отозвался Станислав.

Отделение неврозов именовалось зоопарком, надо полагать, в честь надежного решетчатого забора, за которым скрывалось. Что это было изначально — неясно, то ли чья-то усадьба, то ли Дом культуры, но отделение скрывала не только ограда, но и остатки некогда крупного густого зеленого парка, сохранившегося посреди будничных городских пейзажей.

Отрекомендовавшихся сыщиков проводили в комнату для посетителей: белые стены и двери без ручек, за деликатно опущенными шторами — решетки, стол, стул, кушетка под клеенкой и почему-то три кресла.

Вскоре пришел заведующий, древний, хотя и мощный старик; поздоровавшись, несколько секунд доброжелательно, но внимательно и пристально рассматривал посетителей, наконец любезно поинтересовался:

— Чем могу быть полезен?

— Вот, прошу. — Гуров протянул бумажку-«ускоритель», заведующий, пробежав ее глазами, кивнул и попросил удостоверения.

— Очень приятно, Лев Иванович, рад знакомству, Станислав Васильевич. — Вернув удостоверения, он пригласил садиться. — Итак, вас интересует этот случай, с покусанной незнакомкой.

— Именно. Женщина с рваной раной шеи с шоссе.

— История поистине волнующая, — согласился врач. — Я, честно говоря, был несколько удивлен, что на выходе никто из правоохранителей всерьез не заинтересовался этим делом… Да, простите, я должен заметить вам сразу: пациентка невменяема.

— А вы можете рассказать, как она себя ведет?

— Ведет она себя никак. У нее полная потеря памяти, видимо, вследствие сильнейшего шока. Впрочем, мы купировали острое состояние, теперь она ориентируется в пространстве, ведет себя вполне адекватно, осознает, где находится. Однако насчет прошлого — ничего, полная и черная дыра.

— Можно ли ее увидеть? — спросил Лев Иванович.

— И поговорить, — добавил Станислав просительно, но врач решительно воспротивился:

— Должен отказать вам, дорогие товарищи. Допросы исключены, это может свести на нет все наши усилия.

— Допросов не будет, — пообещал Гуров. — Нам нужна ваша помощь, доктор. А вдруг это та самая женщина, которую безрезультатно разыскивает вся московская полиция…

— Тогда почему ни разу никто не попросил ее предъявить для опознания? — тотчас спросил врач. — Не выдумывайте.

— А у меня есть идея, если позволите. Мы можем как врачи выступить, консилиум, — вставил Станислав, — ей же врачи привычны. Доктор, выручите нас, несчастных!

Врач, с сомнением погладив чеховскую бородку, решительно встал, вынул из шкафа два белых халата:

— Облачайтесь, товарищи. Но помните, вы обещали: никаких допросов, никаких потрясений.

Глава 22

Врач, извинившись, вышел в коридор; было слышно, как он отдает некие распоряжения.

— Слушай, неужели она? — с недоверием вопросил Станислав, облачаясь в халат.

— Случается иной раз, — философски заметил Лев Иванович, натягивая свой. — Рукава коротковаты.

— Руки у тебя длинноваты, зато, видишь, какие легкие! Вот было бы здорово, если она, все ж таки одной головной болью меньше. Одного не пойму: как же это никто не признал эдакую-то знаменитость…

Дверь отворилась, вошел заведующий, придерживая за локоть худую женщину в больничном одеянии, которое висело на ней как на пугале. Коротко стриженные волосы с остатками давнишнего окрашивания, скулы торчат, крупный рот запал, большие, глубоко сидящие ореховые глаза смотрят не на окружающих, а внутрь. И отчетливо видны были поджившие шрамы, идущие по длинной тонкой шее к ключице.

По лицу Станислава ясно читалось, что вопрос с тем, как это ее не узнали, снят. «Если бы не обстоятельства, если бы не знали, что ищем именно ее… если бы не эти шрамы — я бы ни за что не узнал ее, бедную», — думал Гуров, ощущая неприятную, бабскую жалость.

Такая бледная, страшненькая, жутко худая, с пустым взглядом, неаккуратной прической, ногтями, грубо остриженными, в полосатой пижаме с сиреневым штампом — узнай в этом пугале Леру Паскевич. И все-таки она.

Заведующий ласково произнес:

— Прошу вас, входите, присаживайтесь. Мы пригласили двух известных… кхм, специалистов в своей области, они весьма заинтересованы в вашем случае.

— Вы совершенно правы, — подтвердил Крячко, перевоплощаясь в славное медицинское светило наподобие полной луны. — Как мы себя чувствуем?

— Прошу вас, присаживайтесь, — пригласил Гуров, пододвигая ей кресло.

— Если позволите, я тут, — произнесла она, присаживаясь на стул, видимо, теперь более ей привычный.

И голос у нее был узнаваемый, низкий, с красивыми нотками, в нем читались профессиональные интонации. Гуров поймал на себе ее взгляд: сначала как будто безразличный, он вдруг ожил, сфокусировался, пустые глаза чуть сузились. Она как бы вынырнула на мгновение из своего личного мрака и тумана.

«Конечно, — соображал он, — возможно, она меня видела, возможно, Мария показывала фото, или просто к слову пришлось. Ну же, милая, может, нам сегодня повезет до конца, и ты вдруг раз — и вспомнишь меня?»

К сожалению, никакого чуда не произошло, это было не более чем минутное просветление. Женщина, опустив ресницы и сложив руки, терпеливо ожидала, когда ей скажут, что делать дальше.

Крячко, правдоподобно изображая врачебное участие, ласково спросил:

— Ну-с, дорогая моя, как мы себя чувствуем?

— Благодарю, хорошо.

Крячко многозначительно хмыкнул, зачем-то поднял больную со стула, поддернул рукава, осмотрел тонкие руки, раздвинул пальцы, взяв за обе щеки, заглянул в глаза. «Еще немного — как кобыле в зубы полезет. Как бы не перепугал», — подумал Лев Иванович, деликатно отодвигая Станислава в сторонку, попросил:

— Пожалуйста, улыбнитесь.

Она подчинилась — неуверенно, но,