никто его просто так не уволит — это он прекрасно знал. Будут уговаривать, грозить, изыскивать разные причины и предлоги, но не уволят, потому что в лагерях нехватка персонала. А оставить работу самостоятельно Кальченко не мог. Он был человеком военным, и такой поступок приравнивался бы к преступлению. Ну а где преступление, там и расплата за него. А во-вторых, Кальченко просто-напросто боялся дяди Севы. Он не знал, кто такой дядя Сева, не знал, для чего ему нужно поджечь поселок, не знал, откуда у него столько денег. Человек всегда опасается того, чего он не знает или не понимает. А вдруг этот дядя Сева настолько могущественный, что отыщет его в любом месте — даже на пресловутом краю земли? И уж тогда-то Кальченко несдобровать…

Нет уж, лучше не испытывать судьбу и выполнить просьбу дяди Севы. Лишь бы Ракета со своими дружками-подельниками не подвел, лишь бы они явились…

Они явились. Точнее сказать, вначале возник один из беглецов. Сунувшись в ложбину и увидев там Кальченко, он ухмыльнулся, приложил палец к губам и исчез. Через несколько минут он возник вновь, но уже не один, а вместе с Ракетой и несколькими своими дружками. Одеты все они были не в рабочие спецовки и не в зэковские робы, а в обычные одежду, в каких в поселке ходят почти все вольные. Где беглецы их раздобыли — того Кальченко не знал, да это было ему и неинтересно. Для него было главным то, что Ракета и его дружки прибыли.

— Привет! — дурашливым тоном сказал Ракета, обращаясь к Кальченко. — Вот и мы! Ты, я вижу, тоже здесь. Это правильно. Среди разбойничков все должно быть честно. Я правильно говорю?

— Правильно, — кивнул Кальченко.

— Ну а коль правильно, то покажи-ка нам, что у тебя таится под одеждой. Какие, так сказать, презенты ты там прячешь?

— Ничего я там не прячу, — сказал Кальченко, внутренне холодея.

Да и было отчего. Ведь если Ракета и его дружки отыщут под одеждой обрез, то что они подумают? Так что лучше ему самому, так сказать, добровольно показать обрез. Что он и сделал.

— Вот, — сказал он.

— Ого! — насмешливо произнес Ракета, взяв обрез. — Серьезная штука. Основательная. Да еще и с полным боекомплектом! — он клацнул затвором. — Молодец, прапорщик… Вот только имеется у меня один маленький вопросец. Для кого ты припас эту шикарную дуру? Не для нас ли?

— На всякий случай, — сказал Кальченко. — Дело-то опасное. Вот я и подумал…

— Правильно подумал, — одобрительно, но вместе с тем с иронией произнес Ракета. — Предусмотрительный ты человек, прапорщик. Но, видишь ли, я тоже предусмотрительный. Так что пускай эта красивая дура побудет у меня. И нам всем будет спокойнее, да и тебе тоже. Не возражаешь?

— Не возражаю, — сказал Кальченко. Ну а что еще он мог сказать в такой ситуации?

— Вот и молодец. Ну а, скажем, денег, которые ты нам обещал, при тебе нет?

— Нет, — ответил Кальченко.

— И где же они? А?

— Деньги получите, как сделаем дело, — сказал Кальченко. — Как мы и договаривались. Среди разбойников все должно быть честно. Ты сам говорил… — И Кальченко криво усмехнулся.

— Говорил, не отрицаю, — сказал Ракета и потянулся так, что у него хрустнули суставы. — Все так и будет. Подожжем тебе твой поселочек так, что любо-дорого будет посмотреть. Делов-то. А только деньги наперед. Всю сумму сполна. Тогда будет и дело.

— Но ведь мы договаривались… — упавшим голосом произнес Кальченко.

— А я передумал! — сказал Ракета. — Правильнее сказать, мы передумали сообща — я вместе с братвой. Имеется, знаешь ли, у нас насчет тебя сомнение. А вдруг ты после дела не пожелаешь с нами рассчитываться? Может такое случиться? Братва говорит — может. Потому что ты лагерный прапорщик, сторожевой пес, а значит, нет к тебе доверия. Ну так где деньги? При тебе, я так думаю, их нет — не такой ты дурак. Так где же они?

Говоря это, Ракета красноречиво и недвусмысленно перебрасывал с руки на руку обрез. И Кальченко понял: если он сейчас не отдаст им денег, Ракета его просто застрелит. Ну а что ему стоит?

— Здесь деньги, недалеко… — хриплым голосом произнес Кальченко.

— Ну, так неси их, — спокойно произнес Ракета.

Кальченко поднялся. Вместе с ним поднялись трое беглецов. Кальченко сделал несколько шагов к выходу из ложбины — трое беглецов сделали то же самое. Это, так сказать, был персональный конвой Кальченко. Конвой, без которого Кальченко, пока не отдаст денег, не сделает и шагу.

Выйдя из кустарника, густо обрамлявшего ложбину, Кальченко осмотрелся, никого поблизости не обнаружил, подошел к дереву с дуплом, сунул руку в дупло и достал оттуда сверток. Тотчас же к нему подскочил один из беглецов и вырвал у него сверток из рук. Два других беглеца подошли вплотную к Кальченко и несильно, но настойчиво толкнули его в спину — возвращайся, дескать, обратно в ложбину.

— Ты глянь, и вправду деньги! — с дурашливым удивлением произнес Ракета, разворачивая пакет. — Купюры! Все ли? Слышь, прапорщик, ты ничего не утаил? Не урвал от нашей скорбной доли куска для себя? Это ты можешь, потому как ты лагерный пес, и повадки у тебя соответствующие. Урвать, ущипнуть, втихаря проглотить… Ну, не обижайся! Это я так, шутки ради… А теперь присядь и замри, а я потолкую с братвой. Ну что, братва? Как поступим с нашими кровными купюрами?

Беглецы переглянулись между собой.

— Как и полагается, — сказал один из них. — Разделим поровну.

— А дальше? — спросил Ракета подчеркнуто безучастным тоном.

— А дальше вперед на запад, — сказал другой беглец. — Как можно дальше от этих мест. А то ведь станут искать…

— А как же дело? — спросил Ракета тем же самым тоном.

— А что дело? — сказал третий беглец. — Дело… Для чего нам оно нужно, это дело? Тем более дело-то нехорошее. Не воровское. Поджог… А оно нам надо? Деньги-то у нас на руках.

— Но ведь мы обещали, — тон у Ракеты был прежним. — Как же так? Обещать, взять деньги и не выполнить… Не по-нашему это. Не по понятиям.

— А при чем здесь понятия? — удивленно спросил беглец. — Кому мы давали обещание? Разве мы что-то обещали таким же бродягам, как мы сами? Что-то я такого не припоминаю… Мы обещали вот ему, — он указал на Кальченко. — Лагерному псу! А пса и обмануть не грех. Для бродяг обмануть пса — это заслуга. Или я в чем-то не прав? Ну, так пускай мне кто-то обоснует, если я не прав!

— Прав, прав, — примирительно произнес Ракета. — Тут и обосновывать нечего. А