Шрифт:
Закладка:
Вернувшись в поселок, Офелия отметила, что дождь смыл с дверей не все ее хулиганские метки. Некоторые были все такие же яркие и четкие, другие наполовину расплылись от воды. Одна была смазана особенно сильно. Офелия уставилась на нее. Как это вышло? Как будто что-то с силой шаркнуло по отпечатку, как будто чья-то рука пыталась его стереть…
Подул ветер, колоколом раздувая накидку у нее за спиной, и Офелия рассмеялась над своими страхами. Она скакала под дождем, как какая-нибудь дикарка. Было мокро. Конечно, она сама и смазала отпечаток в спешке. Поскользнулась, выставила руку… Она медленно поднесла ладонь к смазанному пятну. Высота подходит. Если она поскользнулась на мокром крыльце и уперлась ладонью в дверь, чтобы не упасть, это вполне могло случиться. Она не помнила, как это случилось, но она и впрямь много поскальзывалась, пока носилась от дома к дому, одержимая стремлением пометить все двери.
И все-таки по спине побежал холодок. Захотелось почувствовать на плечах солнце. Она сняла и повесила на локоть синюю накидку, развязала ленты на подбородке и взяла шляпу в руку. Лучи солнца успокоили ее. Все хорошо. С животными все хорошо, и она тоже в безопасности, и после обеда она как следует вздремнет. Вообще говоря… Офелия огляделась. Уже давно она спала только в той кровати, которую считала «своей». Но в такой день, с таким ветром в ее спальне будет сыро и неуютно. А вот двумя домами дальше по улице была спальня с двумя окнами, выходящими на восток. Офелия открывала дома, только когда была внутри, а значит, по утрам там прохладно и свежо.
Желтый отпечаток на двери почти не пострадал от дождя. Офелия вошла в дом, оставив дверь открытой. Из-за ставен внутрь проникал тусклый свет; слегка пахло затхлостью. Надо будет почаще проветривать дома. Офелия открыла ставни в спальне, ощупала матрас. Ничуть не отсырел; значит, сырость прячется где-то еще. Может быть, в одежде, оставшейся в чулане? Она попыталась вспомнить, кому принадлежал этот дом, но не смогла. В этой части поселка некоторые дома полностью затопило во время наводнений; выжившие жильцы не захотели здесь оставаться и перебрались повыше, а после ремонта сюда въехала молодежь.
А впрочем, какая разница, кто здесь жил. Офелия легла на кровать, потянулась. Ей нравились знакомые бугорки и вмятины родного матраса, но иногда приятно поспать на новом. Ногам было высоковато, а плечам, наоборот, слишком низко, но она так устала, что мигом провалилась в сон. Когда она проснулась, свет за окном стал перламутровым; должно быть, солнце уже опустилось. Она точно знала, что ей снился сон – яркий, полный красок, музыки и движения, – но по пробуждении не смогла ничего вспомнить. Она снова потянулась и медленно встала. Снова этот затхлый запах; она сморщила нос. Может быть, включить свет в комнатах, чтобы дом хоть немного просох?
Она закрыла ставни, щелкнула выключателем и вышла, прикрыв за собой дверь. В сумерках цвета и силуэты словно парили в воздухе, сами на себя непохожие. Офелия поморгала, повела плечами и пошла домой. Она хорошо выспалась – можно будет заняться недоделанными бусами. Или даже написать отчет… При мысли о том, как давно она не добавляла в журнал ничего интересного, ее кольнула совесть.
Дата на экране снова ее удивила. Неужели столько времени прошло с тех пор, как те поселенцы прилетели… и умерли? Офелия долго сидела перед компьютером, размышляя, что бы такого написать. Что ей было одиноко? Что ей было страшно? Думать о случившемся все еще не хотелось.
«Я не знала этих людей, – в конце концов напечатала она, – но мне их жаль, и мне стыдно, что я не хотела, чтобы они сюда прилетели. Теперь их родные думают, что они погибли в одиночестве, и знать не знают, что на этой планете есть человек, который их оплакивает».
Потом она пролистала календарь, делая короткие пометки в местах, которые привлекли ее внимание, пока у нее не разболелась спина и не задубело бедро. Она выключила компьютер и с трудом встала из-за стола. Как же больно двигаться после того, как столько времени просидела неподвижно! Сложно было представить, что она могла состариться еще больше, могла чувствовать себя старше, чем раньше, и все-таки, когда улетал Барто, она определенно чувствовала себя здоровее.
В швейном зале Офелия неприязненно посмотрела на незаконченные бусы. Если она снова сядет, то уже не поднимется. Но спать еще не хотелось. Опершись на стол, она принялась рассеянно перекатывать бусины. В юности у нее было ожерелье из сверкающих синих бусин с вкраплениями меди и серебра. Она оставила его сестре, когда вышла замуж. Умберто никогда не любил это ожерелье: подозревал, что это подарок Кейтано. Тут он был прав, хотя Офелия этого так и не признала. Вот бы научиться создавать такой красивый цвет. На фабрикаторе цвет можно было выбрать, но синий, который у него получался, был тусклым и скучным – совсем не таким, как у ожерелья.
Она погладила сушеные кукурузные обертки,
и те зашуршали под ее пальцами. Если сплести из них толстый жесткий шнурок, можно будет пустить его по подолу новой накидки. Раскрасить в какой-нибудь… Она замерла; по коже вдруг побежали мурашки. Что?.. Это был не звук, хотя она вслушивалась изо всех сил, пытаясь расслышать что-нибудь поверх шума крови в ушах. Она медленно повернулась, огляделась по сторонам. Ничего. Ничего, но… тревога почему-то не отступала.
Запах. Тот же запах, что в доме, где она спала. В тот раз она решила, что это запах сырости, но теперь, поразмыслив, сообразила, что грибок пахнет иначе, не так насыщенно. Сердце застучало как бешеное; приложив к боку кулак, Офелия почувствовала, как оно колотится о грудную клетку. Она сухо сглотнула.
– Я здесь, – сказала она в темноту, в тишину, в пустоту снаружи. Голос прозвучал чудно, трескуче, как плохо настроенное радио. – Если ты там, выходи.
Она понятия не имела, с кем или чем разговаривает. С призраками убитых? В призраков она не верила, хотя однажды видела Умберто – спустя полгода после его смерти. На нем были белый костюм и синяя шляпа; он улыбался другой женщине, а когда Офелия окликнула его, растворился в воздухе.
