кошмар. Поняла меня?

– Да, – киваю я.

Момент откровенности упущен, и слава богу – этой тайной лучше не делиться ни с кем.

Она только для нас двоих: для меня и Яра.

Как минимум до того времени, пока он не женится на Леле. А я буду стоять там, среди подружек невесты, с макияжем, маникюром, с дебильной торжественной прической, и смотреть на то, как он ее целует, как надевает ей кольцо на палец и отдает ей свою фамилию.

Елена Горчакова! А что, очень красиво звучит. С претензией.

Я скомканно прощаюсь с мамой и вылетаю из дома. К счастью, водитель уже здесь. Я никак не могу запомнить его имя, оно какое-то восточное, на Р, поэтому просто вежливо здороваюсь с ним и сажусь на заднее сиденье.

И тут вспыхивает экран телефона. Яр. Сердце екает так болезненно-сладко, что мне становится трудно дышать.

«Анюта ты во сколько будешь в студии? Хочу к тебе приехать»

Переход от депрессии до абсолютного счастья происходит во мне буквально за мгновение.

«Позировать?» – пишу я.

«И позировать тоже».

Я улыбаюсь. Не могу не улыбаться. Глажу экран кончиками пальцев. Нам нельзя быть рядом, но во мне нет столько силы воли, чтобы держаться от Яра подальше или чтобы удерживать его от таких шагов. Тем более, что у меня есть оправдание в виде портрета, который надо закончить.

«Буду там через полчаса»

«Отлично, купить тебе кофе и круассан?»

«да, купить :) Я ужасно голодная»

Когда водитель привозит меня к студии, я краем глаза замечаю ярко-синюю машину Яра на парковке, и сердце бьется в груди так радостно, что я с трудом удерживаюсь от улыбки.

– Вас когда забирать? – спрашивает водитель.

– В шесть, как вчера.

– Если вдруг надо раньше, вы звоните, не стесняйтесь, – на всякий случай говорит он. – Это же у меня рабочее время, оно оплачивается. Когда скажете, тогда и подъеду.

– Хорошо, – я с улыбкой киваю ему. – Но вряд ли я закончу раньше шести.

– Понял вас. Хорошего дня.

– И вам!

Я иду к дверям студии и жду там, пока водитель не уедет. Яр тоже, видимо, ждет, потому что едва машина исчезает за поворотом, он тут же хлопает дверью своей тачки и идет ко мне широкими уверенными шагами. В руках у него кофе и пакет с логотипом французской кофейни, а на губах мягкая и такая непривычная для его жесткого лица улыбка. Даже синие глаза больше не напоминают лед, скорее ласковое теплое море, в которое хочется броситься с размаху.

– Привет, – смущенно говорю я.

– Привет. У тебя круги под глазами. Плохо спала?

– Рисовала полночи, – признаюсь я.

– Что? Опять меня? – ухмыляется Яр.

– Ну у тебя и самооценка, просто до небес, – смеюсь я. – Нет, я себя рисовала.

– Покажешь? – его лицо сразу же становится серьезнее.

– Работа дома осталась, но если тебе интересно… – я неуверенно прикусываю губу. – Я могу тебе потом сфотографировать и отправить…

– Отправляй, – твердо говорит Яр. – Мне интересно.

– Но там ничего особенного, просто набросок пастелью, – смущаюсь я.

Яр вздыхает.

– Анюта, прекращай себя принижать, ладно? А то ты так и на свое собеседование придешь и начнешь им рассказывать, какие у тебя картины ужасные и какая ты бездарность.

Я фыркаю, представляя себе это, и обещаю Яру:

– Ладно, я попробую.

Мы заходим внутрь, и я беру на ресепшен ключи. Девушка, которая там сидит, вчера была очень приветливой, а сегодня буквально швыряет мне ключ на стол и смотрит так недовольно. День у нее, что ли, не задался?

Впрочем, это не мое дело.

Мы с Яром поднимаемся в студию, открываем окна, чтобы проветрить, и я пью кофе с круассаном прямо сидя на подоконнике, чувствуя, как лицо овевает теплым майским ветром.

Яр стоит у меня за спиной, и я с трудом борюсь с желанием откинуться назад, прижавшись к его широкой твердой груди, и положить голову ему на плечо.

Вместо этого я оборачиваюсь и смотрю на него. Сегодня он, наверное, вообще не был на работе, потому что вместо привычного костюма на нем светлые брюки и трикотажное поло. Еще была куртка, но Яр снял ее и бросил на стол, так что теперь я могу беззастенчиво любоваться его крепкими рельефными руками.

– У тебя тут крошка, – низким, каким-то бархатистым голосом вдруг говорит он.

– Где? – я начинаю тереть рот, но Яр перехватывает мою руку и подушечкой большого пальца медленно обводит мои губы по контуру, больше лаская, чем смахивая крошки.

Если они там вообще, конечно, были.

– Все? – неожиданно хрипло спрашиваю я, глядя в потемневшие синие глаза.

– Нет.

Он меня целует. Твердые губы прижимаются к моим, язык уверенно, как к себе домой, проскальзывает в мой рот и так откровенно его вылизывает, что желание охватывает меня мгновенно. Я обнимаю его за шею, прижимаюсь теснее, из моей груди вырывается слабый стон, а наш поцелуй становится еще жарче, еще требовательнее.

Я абсолютно теряю голову, ласкаясь к нему, а Яр вдруг подхватывает меня на руки и снимает с подоконника.

– Надо закрыть шторы, – низко шепчет он, ставя меня на середину комнаты. – Чтобы нас никто не заметил.

Но я уже пришла в себя и дальше поддаваться его обаянию не собираюсь.

– Так, Яр, – я решительно упираюсь ладонями ему в грудь. – Никаких закрытых штор! Мне надо писать. Я должна завершить набросок и начать работать с цветом. Раздевайся.

Он тяжело вздыхает.

– Звучит многообещающе.

– И не надейся, – фыркаю я, идя к мольберту и снимая ткань, которой я закрывала рисунок от пыли.

– Ну, надеяться мне никто не запретит, – хулигански ухмыляется он, расстегивает пару верхних пуговиц на своем поло, и стаскивает его одним движением. И у меня снова перехватывает дыхание, потому что его обнаженный торс – это какое-то чертово секретное оружие, честное слово. И моя реакция не укрывается от