LXXIV. Тимей Сицилийский, не знаю, на основании каких источников, передает, что возникновение последнего по времени поселения Рима или его основание, или как бы иначе ни назвать это событие, произошло одновременно с основанием Карфагена[209] за триста восемь лет до первой Олимпиады. Луций же Цинций[210], муж из сенаторского совета, относит его примерно к четвертому году двенадцатой Олимпиады, а Квинт Фабий[211] к первому году восьмой Олимпиады. 2. Порций Катон, не разделяя эллинского летоисчисления, но как никто заботясь о собирании фактов древней истории, заявляет, что основание произошло позже Троянских дел на четыреста тридцать два года. Срок этот, согласно «Хронографиям» Эратосфена[212], падает на первый год седьмой Олимпиады. А о точности используемых Эратосфеном канонов летоисчисления и о порядке соразмерения римских дат с эллинскими, изложено у меня в другой истории. 3. К тому же я не счел оправданным, как Полибий Мегалополец[213], ограничиться только заявлением, что убежден, будто Рим основан на втором году седьмой Олимпиады, и оставить без внимания доказательство, содержащееся в одной-единственной таблице, хранящейся у жрецов[214]. Но я решил в центр внимания поставить свои обоснования, которые окажутся полезными для желающих разобраться в данном вопросе. 4. Так вот, в той таблице содержится точное указание, но подробности о выводах, заключенных в ней, воспоследуют далее. А дело обстоит таким образом: нашествие кельтов, во время которого был захвачен город римлян, что признается почти всеми, произошло, когда архонтом в Афинах был Пиргион, иными словами в первом году девяноста восьмой Олимпиады. Период же от захвата до первых в Риме после ниспровержения царей[215] консулов Луция Юния Брута и Луция Тарквиния Коллатина, охватывает сто двадцать лет. 5. Еще более проясняют дело и многочисленные так называемые цензорские списки, которые передаются от отца к сыну и выше всего ценятся потомками как семейные святыни; и немало выдающихся мужей из цензорских семей хранят их. В этих заметках я нахожу двумя годами ранее захвата города цензовую перепись римского гражданства, в которой, как и в других, отмечено его время: «В консульство Луция Валерия Потита и Тита Манлия Капитолийского на сто девятнадцатом году после изгнания царей». 6. Как видим, кельтское нашествие, случившееся на второй год после того ценза, отстояло на сто двадцать лет от первого консульства. Поскольку данный период укладывается в тридцать Олимпиад, необходимо согласиться, что первые избранные консулы приняли власть, когда в Афинах архонтом был Исагор, т.е. на первом году шестьдесят восьмой Олимпиады.

LXXV. Так вот, время, исчисляемое от изгнания царей до первого правителя города Ромула, составляло двести сорок четыре года. Оно устанавливается по количеству царей и по времени правления каждого. Считается, что основатель города Ромул владычествовал тридцать семь лет. А после смерти Ромула город оставался без царя в течение одного года[216]. 2. Затем Нума Помпилий, избранный народом, царствовал сорок три года. После же Нумы Тулл Гостилий правил тридцать два года. А вслед за ним царствовал двадцать четыре года Анк Марций. После же Марция Луций Тарквиний, прозванный Приском[217], находился у власти тридцать восемь лет. Наследовавший ему Сервий Туллий занимал трон сорок четыре года. Устранивший Сервия Луций Тарквиний, человек тиранического склада и заслуженно прозванный за надменность Супербом[218], удерживался у власти двадцать пять лет. 3. А поскольку исполнилось двести сорок четыре года правления царей и прошла шестьдесят одна Олимпиада, остается признать, что первый правитель города, Ромул, принял власть в первый год седьмой Олимпиады, когда в Афинах в первый год десятилетия архонтом был Хароп. Ведь это вытекает из подсчета лет. А число правления лет каждого из царей мне кажется точным, благодаря свидетельству таблицы, изложенному выше. 4. Таковы рассуждения о времени возникновения господствующего ныне города как моих предшественников, так и мои собственные. А кем являлись основатели Рима, какими судьбами они создали колонию и какая разноголосица звучит при рассказах многих об этом событии, обо всем поведаю и я, но все же ограничиваясь наиболее правдоподобными сведениями. Начнем же так.

LXXVI. Приняв царствование над альбанцами, Амулий[219] отстранил старшего брата Нумитора от трона отцов, отняв у него власть насильно, высказав полное презрение ко всякой справедливости. Он совершил и другое злодеяние, замыслив в конце концов из страха перед неотвратимым возмездием и из желания никогда не потерять власть лишить дом Нумитора продолжения рода. 2. Давно задумав это, он сперва завлекает только еще взрослеющего сына Нумитора Эгеста в лес и подбивает на охоту, предварительно устроив в потайном месте засаду. Решившего же поохотиться племянника он приказывает убить и подстраивает все так, чтобы после злодеяния разнесся слух, будто юноша погиб от рук разбойников. Однако надуманная ложь не заслонила Амулия от правды, которую он пытался скрыть, и у многих вопреки опасности достало смелости говорить о том, что было действительно содеяно. 3. Нумитор прознал об этом, но предпочтя расчет чувству, притворился, что ничего не ведает, решив отложить возмездие до более подходящего случая. Амулий же в уверенности, что преступления в отношении отрока остались сокрыты в тайне, совершает второе, вот какое деяние: дочь Нумитора Илию, а, как именуют ее некоторые, Рею и по прозвищу Сильвию, находящуюся в брачном возрасте, он назначает жрицей Весты[220], так, чтобы она не вошла в сношения с мужчиной и не родила мстителей за свой род. Не менее пятилетнего срока[221] нужно было священным девам оставаться безбрачными. На них была возложена обязанность поддержания неугасимого огня, и все другие таинства, что были установлены законом и исполнялись девами ради общего блага. 4. Амулий же воспользовался для своих целей благовидным предлогом, как бы во имя чести и славы рода. Притом, он не сам вводил закон, а принудил брата последовать общему правилу, ведь в обычае (причем добром) у альбанцев было назначать служительницами Весты самых знатных девственниц. Нумитор же почуял, что брат руководствуется в этом отнюдь не лучшими побуждениями, но не стал проявлять гнев, чтобы не вызвать недовольства народа, и затаил в себе обиду за эту каверзу.

LXXVII. Четыре года спустя Илия посещает как-то священную рощу Марса[222] ради святой воды, которую она намеревалась использовать для жертвоприношений, и в этом святом месте подвергается насилию со стороны кого-то. Некоторые рассказывают, что это был один из женихов девушки, влюбленный в нее с детства.