же слышали о нашем дискуссионном клубе?

— Слышала и даже читала, — Алия Зякировна повторила свой жест. — Лично я считаю, Евгений Семенович, что вы напрасно так с ними… Жестче надо. Свобода тоже, знаете ли, должна контролироваться. А иначе это и не свобода будет, а вседозволенность.

— Именно поэтому, — мягко объяснил я, — в клубе «Вече» есть правила. Кто их не соблюдает, делает хуже себе. А за вышедшие на страницах газетах колонки голосуют читатели.

— Люди не способны нормально выбирать, — Нигматуллина покачала головой. — И не способны нормально доносить свое мнение. Не говоря уже о его защите.

— Вы о чем, простите? — уточнил я.

— Они ждут, пока им все разжуют и заботливо положат в ротик, — поморщилась Алия Зякировна. — Вот взять ту же холеру… Я почетный работник пищевой промышленности, прекрасно знаю, что и как переносится — я обязана это знать, чтобы людей опасности не подвергать. Но когда мне надо, если я чего-то не знаю — я делаю все, чтобы восполнить пробел. У нас что, простите, библиотеки закрыты? Или вход туда строго по пропускам и принадлежности к коммунистической партии?

— Порой у людей не так много времени, чтобы сидеть в библиотеке по каждому поводу, — осторожно заметил я. — Для того и существуем мы, журналисты, чтобы добывать информацию и доносить ее до читателей.

— Вот и я о том, — закивала Нигматуллина. — Вы, журналисты, можете ошибиться. Или, наоборот, чего-то не договорить намеренно. И никому не придет в голову перепроверить ваши слова. Телевидению и газетам верят безоговорочно. Вот напишете вы, что нужно разрушить кладбище… И ведь примут. Главное — объяснить. Привести аргументы.

— Позвольте не согласиться, Алия Зякировна, — я покачал головой. — Мы сейчас активно просвещаем людей, рассказывая об отсутствии опасности, привлекаем лучших врачей. А многие до сих пор не верят.

— Потому что вы даете им несколько версий, — Нигматуллина смотрела на меня чуть свысока, напоминая женскую версию Чингисхана. — Даете им шевелить мозгами, изначальный посыл верен… Но вы пишете об одном, «Правдоруб» о другом… И вот уже у бедняг ломается мозг, они не знают, чему верить, и в итоге выбирают максимально простой.

— Вы думаете, что создателей «Правдоруба» нужно закрыть? — прямо спросил я.

— Именно так я и думаю, — подтвердила Алия Зякировна. — У нас в стране коммунистическая идеология, так зачем давать людям альтернативу? Была бы у нас до сих пор царская власть, другое дело…

— То есть информация, по вашему мнению, должна корректироваться в духе идеологии? — с интересом спросил я. — Но разве это не нарушает принципы свободы слова? Кроме черного и белого есть еще тысячи оттенков серого. Самое ценное — не когда тебе приказали, а когда тебя убедили. И ты искренне заинтересовался.

— Слова, — Нигматуллина рубанула ладонью воздух. — При царе царь хороший и царь всегда прав. При коммунистах генсек хороший и генсек всегда прав. А у вас — и те правы, и эти. Четче надо, а не размазывать. Вы лучше икру размазывайте, а не информацию.

— Вот поэтому и должна быть свобода слова, — вежливо улыбнулся я. — Чтобы у вас было свое мнение, а у меня свое.

— Искренне желаю вам сохранить газету, — рассмеялась Алия Зякировна. — Вольнодумство в России никогда ни к чему хорошему не приводило…

— Будьте уверены, сохраню, — кивнул я. — И раз уж мы заговорили о вольнодумстве… Вы же в курсе, что в Союзе скоро полностью разрешат предпринимательскую деятельность?

— В курсе, — теперь Нигматуллина смотрела на меня с подозрением. — Вы мне тоже сейчас будете говорить о здоровой конкуренции?

— А кто еще говорил? — оживился я.

— Да так, — мне показалось, что начальница треста смутилась. — Один знакомый, у меня много их, особенно в торговле. Но я вам вот что скажу. Представим, что конкуренция начнется в общественном транспорте и ЖКХ. И что будет?

— А что будет?

— А будет то, что все начнут конкурировать, и в итоге пострадает потребитель. В этом автобусе мягкие кресла, а этом — жесткие. Вот тут мусор вывозят каждый день, а там — раз в неделю. Эти дают тепло в октябре, а те — только под Новый год. В итоге анархия.

В словах Нигматуллиной был смысл. В моей прошлой жизни власти пришли к тем же выводам, и произошла так называемая консолидация коммунальных активов. Водоканал, теплосети, пассажироперевозки и прочее вернулось под контроль государства. Но частников все равно допустили на тот же общественный транспорт — только связали жесткими правилами. Вот стоит в тверском государственном автобусе проезд тридцать пять рублей, значит, и в частном он не может быть дороже. И даже расцветка машин должна быть одной и той же. У нас в области фирменный цвет был синим. Вернее, станет с учетом того, что я еще в прошлом…

— Наверно, вы правы, — медленно произнес я. — Только, мне кажется, это работает не везде. Скажем, в теплосети, пожалуй, не стоит допускать никого. А вот в общественное питание — наоборот. Нужно просто выработать единые правила, которым должны следовать все.

— И вы думаете, Евгений Семенович, что в нашем городе нужен еще один трест? — усмехнувшись, спросила Нигматуллина.

— Почему нет? — я пожал плечами. — Вас это будет стимулировать оставаться лучшей организацией, а других — соответствовать вам.

— Считаете, что у нас все плохо? — Алия Зякировна смерила меня изучающим взглядом. — И конкуренция — это лекарство?

— Я считаю, что у вас может быть лучше, — дипломатично ответил я. — Ведь та же конкуренция — это значит, что не только к вам придет другой трест, но и вы сами сможете открыться где угодно. В Калинине, в Москве, да хоть за границей, если процесс пойдет дальше. Разве вам никогда не казалось, что вы способны на большее, чем те рамки, в которых, будем честны, и вы, и я заперты сейчас?

—