— Как идет подготовка к путешествию в Британию?

— Почти все готово, — сказал Макрон. — Я загрузил повозку своей одеждой и вещами. Несколько подарков для Петронеллы, чтобы она подмаслила маму. Я снял свои сбережения у банкира на Форуме, а в военном казначействе мне выдали свидетельство об увольнении. Мне выплатят пятьдесят тысяч сестерциев, когда я доберусь до Лондиниума, плюс участок земли возле колонии ветеранов в Камулодунуме. Добавь сюда сбережения от моих трофеев и то жалованье, которое я все же не успел просадить за эти годы, и мы будем жить вполне достойно.

— Вы определились по какому маршруту будете двигаться?

— На либурне в Массилию, по суше в Гезориакум, затем отплывем в Британию и высадимся уже в Лондиниуме. Мы должны быть там задолго до того, как осенние шторма затруднят переправу. — Макрон помрачнел. — А потом я познакомлю любовь всей моей жизни с моей матерью. Что может пойти не так в этом замечательном плане?

— Я уверен, что они будут ладить как огонь, поглащающий дом.

Макрон мрачно улыбнулся. — Я надеюсь на менее зажигательные отношения, парень. Мне придется жить с ними обеими, и я не горю желанием быть миротворцем. Это никогда не было моей работой.

— Только не вставай между ними, если тебе дорога твоя шкура.

Наступило короткое молчание, прежде чем Катон прочистил горло. — Когда ты уезжаешь?

— У нас есть почти все, что нужно для путешествия. Я обсудил это с Петронеллой, и она согласна, что нет причин для задержки. А это означает что, завтра.

— Так скоро?

— Зачем откладывать? Это только усложнит процесс.

— Справедливо, — согласился Катон, глядя на взволнованное отражение Макрона на поверхности пруда. Он многое хотел сказать и считал, что обязан сказать это Макрону, но не мог довериться самому себе, что в итоге сможет контролировать свои чувства. Это приводило его в ярость. Как он мог позволить своим эмоциям так властвовать над ним? Это было позорно, что человек его опыта и ранга позволил себе попасть в ловушку своих же чувств.

— Все в порядке, парень. Катон. Я понимаю… Между нами нет ничего, что нужно было бы сказать.

— Да разве словами можно передать те приключения, которые мы пережили?

— Верно, — размышлял Макрон. — Если бы какая-то дрянь записала все это, кто бы поверил?

*******

Предрассветная прохлада заставила Катона вздрогнуть, когда он поднялся с постели и плотно натянул на себя плащ. Сквозь отверстие в крыше над дорожкой с колоннадой был виден клочок луны. Еще дальше он увидел отблеск лампы в комнате Макрона и Петронеллы и смог разобрать их приглушенный разговор. В их голосах звучала безошибочная грусть, и Катон, отвернувшись, тихо зашагал в направлении спальной комнаты Луция. Дверь была слегка приоткрыта, так как мальчик был уверен, что под его кроватью живет какое-то темное существо, и ему нужно было иметь возможность быстро сигануть из комнаты, если он вдруг проснется ночью и захочет облегчиться. Катон приоткрыл дверь пошире и шагнул в темное помещение. Его нога приземлилась на один из деревянных кубиков Луция с резкой, колющей болью, которая заставила его задохнуться, а затем стиснуть зубы, чтобы не закричать и не напугать мальчика.

— Сколько раз я просил его убирать эти фуриевы вещи, — пробормотал он, хромая к кровати у дальней стены. Наклонившись над ней, он услышал тихие вздохи и почувствовал прилив безграничной привязанности к своему ребенку. Луций лежал на боку, два средних пальца его правой руки были зажаты во рту, когда он спал. Звуки движения и голосов в доме прервали эту задумчивость, и Катон осторожно потряс сына за плечо.

— Луций… Луций… проснись.

Мальчик бессвязно забормотал, когда зашевелился, а затем попытался перевернуться на другой бок, но отец поднял его и перекинул его ноги через край кровати, и он присел сгорбившись, потирая обескураженное личико.

— Зачем ты меня разбудил?

— Дядя Макрон и Петронелла уезжают. Мы должны попрощаться с ними. Одевайся.

Луций сделал все, как ему было велено, пока Катон подбирал сандалии, которые были вычищены и оставлены за дверью. Широко зевнув, мальчик подошел к отцу и взял его за руку. Свет в комнате Макрона был погашен, и только россыпь звезд и полумесяц освещали им путь, когда они спускались вниз. Выйдя в сад, они направились во двор за термой, где находилась небольшая конюшня и несколько кладовых по обе стороны от ворот, выходивших на улицу. Перед воротами стояла четырехколесная повозка, и Кротон с конюхом запрягали в нее упряжку из четырех мулов при свете факела, мерцавшего на железном желобе, закрепленном в стене. Дно подводы было забито мешками и сундуками, и Макрон натягивал на них кожаный чехол, когда Катон и его сын подошли к ним.

— А, вот ты где! — воскликнула Петронелла, поспешно подойдя и наклонившись, чтобы поцеловать Луция в голову. — Кажется, что сейчас глубокая ночь, не так ли, мой ягненок?

Катон слегка приподнял брови от этого ласкового слова, которое было в новинку для Петронеллы. Луций тяжело кивнул и снова зевнул, но его глаза были широко открыты, когда он рассматривал окружающие его детали.

— Ты уходишь. Навсегда?

— Я не знаю, — ответила Петронелла. Мы будем жить далеко отсюда, но кто знает? Может быть, ты приедешь в Британию, когда вырастешь. Или мы приедем навестить вас в Риме.

— Когда?

— Пока не могу сказать. Но однажды, а?

Макрон подвязал чехол и придирчиво осмотрел свою работу и упряжь мулов, прежде чем присоединиться к ним. — Мы готовы. Конюх поедет с нами до Остии. Оттуда он поведет повозку обратно. Спасибо, что позволил нам воспользоваться ею.

— Это лишь пустяк.

Наступило неловкое молчание, прежде чем Катон положил руку на плечо Луция. — Мы пойдем с тобой до городской стены.

— Тебе не нужно этого делать.

— Мы хотим.

Макрон пожал плечами. — Как хочешь…

Он повернулся к Кротону и позвал: — Открой ворота.

Раб и конюх подняли засов и распахнули ворота внутрь на скрипучих железных петлях. Затем конюх поднял свою культю, взял за уздечку ведущего мула и огляделся в поисках Макрона, чтобы отдать приказ.

— Пойдемте.

Мулы топали вперед, колеса повозки стучали по булыжникам, остальные следовали чуть позади, откуда Макрон мог внимательно следить за задней частью транспортного средства. Мелкое столичное ворье были достаточно зорким и проворным, чтобы урвать добычу быстрее, чем воробей на пикнике. Но на темных улицах было тихо, даже когда на ночном небе забрезжили первые робкие лучики рассвета. Никто не разговаривал, пока они не дошли до перекрестка в конце улицы и не свернули на главную улицу, спускавшуюся с Виминальского холма в центр Рима.