так стыдятся этого, что в каждой провинции они предпочитают ссылаться на другую». Его заверили, что подобная практика запрещена каждой консерваторией, и тем не менее именно консерватории оценивали потенциал голоса мальчика, а затем разрешали родителям забрать его домой «для этой варварской процедуры». Церковь никогда не санкционировала кастрацию, и Берни обнаружил, что «законом предусмотрена смерть для всех, кто выполняет операцию, и отлучение от церкви для всех, кто в ней участвует», и тем не менее он обнаружил, что кастраты выступают в церквях по всему итальянскому полуострову[49]. К тому времени, когда в конце семнадцатого века Габбиани писал Франческо де Кастро, кастраты уже были владыками оперы и самыми состоятельными, востребованными и виртуозными певцами своего времени. Взамен они должны были научиться жить с бесплодием, остеопорозом и чувством ущербности, к которым были приговорены пожизненно.

Фердинандо умер в 1703 году, на десять лет раньше своего отца Козимо III, и это стало началом конца коллекции, представленной инструментами лучших мастеров Кремоны и привлекавшей внимание каждого иностранного гостя при дворе Медичи. После смерти отца в 1713 году титул перешел к брату Фердинандо, Джан Гастоне. Новый великий герцог оставался бездетным до своей кончины в 1737 году, и его сестра Анна Мария Медичи завещала все семейное имущество Франциску I, герцогу Лотарингии. Ее завещание содержало условие, что ни одна из их богатых коллекций картин, скульптур, книг, предметов старины, диковинок природы, научных инструментов или чего-либо еще не будет вывезена из Флоренции. Но это ограничение, похоже, не относилось к коллекции музыкальных инструментов, поскольку многие скрипки, хранившиеся в Палаццо Питти, пропали без вести, когда здание было занято австрийскими войсками после смерти Анны Марии в 1743 году[50]. Но и те, что остались, находились в плохом состоянии или были выданы на время музыкантам, не удосужившимся вернуть их, и даже безвозвратно проданы людям, которые должны были на них играть.

Когда Франциск I занял трон Великого герцогства, музыкальная жизнь при дворе прекратилась, потому что он предпочел оставаться в Австрии и не переехал жить во Флоренцию. Все изменилось к лучшему, когда Пьетро Леопольдо сменил отца в 1765 году и вместе с семьей обосновался во Флоренции. Тем не менее, он был австрийцем до мозга костей, когда дело касалось музыки, и поэтому он предпочитал пению скрипок звуки ударных и духовых инструментов. Это был период глубокого пренебрежения к струнным инструментам коллекции. Скрупулезный режим ухода в мастерских Уффици поддерживал их хорошее состояние на протяжении веков, но теперь он был забыт. Некоторые скрипки постепенно угасали, просто изнашивались, а другие получали серьезные повреждения и так и не были отремонтированы. В 1784 году первый придворный скрипач даже воспользовался этой печальной эпохой пренебрежения, чтобы продать один из инструментов Страдивари какому-то ирландскому музыканту.

Несмотря на то, что струнная секция придворного оркестра уменьшилась и находилась в плачевном состоянии, инструменты играли до 1861 года, когда Объединение, окончательно заставило их замолчать, распустив Великое Герцогство Тосканы и все другие мелкие государства и их самодостаточные дворы.

Покидая Академию и возвращаясь к Дуомо, я думала об эмоциональном воздействии, которое скрипки из коллекции оказывали на сменяющиеся поколения, и меня поразило, что итальянские скрипки веками влияли на подобных мне людей своим звучанием, создавая настроение, обращаясь к воображению, манипулируя мыслями и даже заставляя отправляться в дальний путь, подобно тому, как меня они вели по всей Италии.

КОЗИО

Первый в мире коллекционер и знаток скрипок

Возможно, вы помните, что моя первая встреча со скрипкой Льва пришлась на тоскливые недели, которые я провела, освобождая дом матери после ее смерти и пытаясь мысленно оживить память о каждом предмете, которым она владела. Видела ли я при этом наш дом под странным углом и как бы издалека? Или это было то, что я воображала себе в детстве, когда каждая картина на стене каким-то образом отражала мой маленький мир? Или маленькие картонные квадратики, на которых были напечатаны буквы, это по ним отец учил меня читать? А может мы использовали их, играя в скрэббл на потертой старой доске? Был ли старый сосновый шкаф привезен из дома моей бабушки в Норвегии, или моя мама купила его за бесценок на местном аукционе? Без истории и географии эти вещи были такими же неопознанными, как все незнакомцы, и теперь было слишком поздно вновь вслушиваться в их истории, слишком поздно узнавать их секреты. А потом явилась скрипка Льва. Владельцу сказали, что она ничего не стоит, и все же история, окружавшая её и скрывавшая, как туман, придавала ей иную ценность, которая, в моем понимании, всегда превышала её денежную цену.

В те месяцы я жила в окружении вещей, пока ещё находящихся в старом доме, который уже был выставлен на продажу, вещей, которые я знала всю свою жизнь. Полированный буфет с загадочным пряным запахом на полках и в ящиках, стол с памятной трещиной посередине, в которую мы вставляли кончики наших ножей и заставляли их вибрировать до самой рукояти; ржавый металлический ковш для раздачи корма животным; шкафчик, в котором мы устраивали на Рождество библейские ясли из битых гипсовых фигурок; настольные игры, в которые мы играли - правда, не очень часто; книги, которые мы читали, кастрюли, куртки, велосипеды, бинокли - эти вещи, накопившиеся за всю жизнь, и которые, казалось, вот-вот направятся к моему собственному дому, хромая, плача и жалуясь: «Теперь мы все сироты!». Я обнаружила, что не способна выбрать, кого из них приютить. Моим братьям и сестрам они не были интересны, а меня каждый отвергнутый предмет заставлял снова и снова переживать потерю матери. Ее имущество было единственным, что осталось от времени и места, которые я давно покинула, и они вызывали необъяснимую грусть, похожую на отчаянную тоску по дому.

Я была легкой мишенью для этих осиротевших объектов, ищущих новые места для поселения, и сначала я была настолько гостеприимна, что наш дом стал выглядеть так, будто фургон какого-то торговца старыми вещами потерпел здесь аварию. Мы жили среди нависающих теней лишней мебели и привыкли бочком пробираться к своей спальне по ущелью из картин, сложенных вдоль стен. Пробираясь сквозь эти лабиринты, я иногда думала об однозначной и безжалостной оценке скрипки Льва – не представляющая ценности - а затем задавалась вопросом, может ли такая оценка скрипки чему-то научить меня: что из вещей моей матери стоит сохранить, что продать, а что просто отдать кому-нибудь.

В наши дни торговля скрипками - это развитый международный бизнес, но если вы