– Великая победа! – громко произнес Клавдий Помпеян, поднимая кубок. – Какие были времена!

– Вот как раз Марциал написал на подобную тему! – сказал Валериан, пошуршал свитками, нашел нужный и продекламировал:

      – В Тибур прохладный идя, где встают Геркулеса твердыни,

      Там, где Альбулы ключ серою дымной кипит,

      Рощу священную Муз на любезном им сельском участке,

      Там у четвертого ты видишь от Рима столба.

      Летом здесь тень доставлял незатейливо сделанный портик

      Ах, несказанного зла портик едва не свершил!

      Рухнул он, вдруг развалясь, когда под громадою этой

      Ехал, отправясь гулять, Регул на паре коней.

      Наших, сомнения нет, побоялась жалоб Фортуна:

      Негодования взрыв был не под силу бы ей.

      Ныне ж на пользу ущерб; опасность сама драгоценна:

      Целой бы не доказать крыше богов бытия.

– Ты сравниваешь судьбоносные для Рима битвы с персонажами эпиграмм, Валериан? – возмутился Клавдий Помпеян. – Думаешь, легионеры возроптали бы на богов, если бы им пришлось умереть?

– Марциал писал свои эпиграммы не про конкретный случай, их смысл применим ко многим подобным ситуациям, сенатор! – возразил грамматик. – Ты что, незнаком с творчеством Марциала?

– Не пытайся меня поддеть, Валериан! – возразил Помпеян, приподнимаясь на ложе и кряхтя от боли в суставах. – Я хоть и не ученый, но книги читал всегда и римских авторов знаю почти всех. Но в нашем разговоре твой пример из Марциала совсем неуместен. Ты невоенный человек и потому не можешь понять…

– Что не могу понять? Что нами управляет не случай, а боги?

– Предлагаю не спорить! – миролюбиво предложил Пертинакс. – Валериан, умерь свой пыл. Отстаивая свое безбожие, ты становишься совсем как иудейский фанатик, который доказывает всем, что бог есть только у иудеев.

– Я никогда не был фанатиком, император! – проговорил грамматик, тоскливо глядя на опустевший золотой кувшин.

Пертинакс понял его взгляд и позвал раба, чтобы тот принес новый кувшин, но теперь с горячим вином, приправленным специями и медом.

– Что-то разговор у нас какой-то стариковский, только прошлое вспоминаем, – сказал Валериан Гемелл.

– А ты что, молод? – буркнул Помпеян.

– Я не думаю о возрасте.

– Хорошо не думать, когда ничего не болит, – горестно покачал головой сенатор. – И когда ты знаешь, что еще послужишь Риму, что ты еще ему нужен. Ты не думай, я вот тоже помню из Марциала: «радости долго не ждут, но, убегая, летят, крепче их прижимай руками обеими к сердцу, ведь из объятий порой выскользнуть могут они!». Мои победы при Марке Аврелии и есть все мои радости, о них я все время вспоминаю, чтобы не разочароваться в себе, старой развалине.

– Но в этом же стихе, сенатор, Марциал продолжает: «Жизнью завтрашней жить – поздно. Сегодня живи!»

– Валериан прав, – сказал Пертинакс. – Слова Марциала верны. Рано отчаиваться и считать себя ненужным, мой добрый друг Помпеян. Ты нужен мне, ты нужен Риму. Твои советы помогли принять мне верные решения, о них я на днях объявлю сенату.

Клавдий Помпеян слабо усмехнулся и отпил горячее вино, принесенное рабом.

Пертинакс, обратился к своей еде, выбирая из мяса грибы и съедая их отдельно. Валериан с усмешкой посмотрел на него, покопался в листках книги, но потом отложил их и прочитал по памяти:

– Прости меня, император, но уж очень четко сейчас ложатся к случаю строки Марциала. Ты только не подумай дурного.

       Спятил ты, что ли, скажи? На глазах у толпы приглашенных

       Ты шампиньоны один жрешь себе, Цецилиан?

       Что же тебе пожелать на здоровье брюха и глотки?

       Съесть бы тебе как-нибудь Клавдиев сладкий грибок!

Пертинакс аж поперхнулся, и недоеденный гриб вылетел у него изо рта на стол.

– Довольно на сегодня Марциала! – строго сказал Пертинакс. – Ты что-то сильно разошелся, Валериан. Твои шутки неуместны.

– Еще раз, прости меня! – повинился грамматик, однако не смог сдержаться и продолжал улыбаться, сжав губы, стараясь только, чтобы смешок не вырвался наружу.

– И как ты его терпишь, август? – проворчал Клавдий Помпеян. – Ты даешь этому грамматику слишком много вольности. Одно дело – трепаться о том, что богов нет, другое – надсмехаться над императором убийством другого императора. Неужели Валериан уйдет отсюда без наказания?

– Мы с детства дружили с Валерианом, – пожал плечами Пертинакс. – К тому же время расправ за слова закончилось. Я уверен, он понял, что его шутка мне неприятна. Ведь так, друг мой?

– Да, август! Если выпало в империи родиться, лучше жить подальше от столицы. Где-нибудь у берега моря, там ты не узнаешь горя. Никто тебя не будет затыкать, свободно Марциала будешь ты читать.

– Да этот грамматик сегодня просто в ударе! – воскликнул Помпеян и поперхнулся, закашлявшись. – Есть у тебя что-то кроме эпиграмм?

– А это уже и не Марциал написал.

В триклиний вошла жена Пертинакса, Флавия Тициана. Ей было почти вдвое меньше лет, чем Пертинаксу, и она не блистала красотой, зато всегда и во всем поддерживала мужа. Пертинакс любил обсуждать с ней любые темы – политику, книги, искусство, слухи и даже чисто женские интересы – ткани, украшения, прически. Флавия Тициана, казалось, имела суждения по любому вопросу и говорила образно, но четко, легко переходя с латыни на чистый греческий.

Флавия улыбнулась мужу и сказала, что пища переваривается намного лучше, если ее принимать под музыку и пение. За ней появились два молодых арфиста с инструментами. Отдельно от них в триклиний вошел стройный молодой человек с копной золотистых волос. Она обернулась к нему, и в глазах ее полыхнул огонь.

– Элий будет сегодня петь. А это самые известные сейчас в Риме арфисты – Целий Пет и Авл Гармодиан. Их исполнение просто великолепно! Элий уже репетировал с ними.

Пертинакс потихоньку спросил жену – не слишком ли дорого обошлось приглашение известных арфистов? В ответ она лишь погладила его по бороде.

Элий имел замечательный голос и знал наизусть много песен. Раньше он часто пел в театре Помпея и театре Марцелла в хоре в разных постановках. Однако вскоре его сильный, чистый голос выделил из всех остальных один сенатор, и Элий стал петь только для этого сенатора и его друзей. Познакомившись с Флавией Тицианой, юноша стал часто бывать в доме Пертинакса. Флавия влюбилась в талантливого симпатичного парня и он, недолго думая, стал ее любовником. Пертинакс спокойно относился к увлечению жены, их семейному глубокому взаимопониманию певец нисколько не мешал. Элий не наглел, не требовал подарков, не вел себя вызывающе и потому