– Операцию сделают в июне, у нас еще много времени, – объявил Гонсало, облизывая пальцы и пристегивая ремень безопасности.

– А сейчас какой месяц? – спросил Висенте.

– Апрель, – сообщил Гонсало. – Так что это не скоро.

– А в какой день в июне?

– Первого числа.

– Почему не сделают сразу, прямо сейчас?

– Потому что Оскуридад должна подготовиться к операции, – ответил Гонсало.

– И потому что получить место в больничной палате не так-то просто, – уместно поддержала его Карла, и разговор переключился на значение слова «палата». По дороге домой мнение о том, что операция не срочная, у Висенте окрепло.

Хотя ему только что исполнилось десять лет, он все еще не желал полностью отказываться от неточной хронологии, свойственной детям. Время с понедельника по пятницу казалось ему одним длинным днем, а выходные – более коротким. И, конечно, имелись определенные вехи, такие как зимние каникулы, национальные праздники, семейные дни рождения, Рождество и лето – они оставались единственными стабильными координатами. Воображаемая отсрочка операции была уловкой, имевшей шанс сработать, ибо значение зимнего июня было расплывчатым: топка печей и каминов, протечки в крышах, подгоревшие тыквенные пончики, теплые жилеты, антибиотики, – словом, сплошная скука.

Однако это не сработало, потому что болезнь кошки тревожила Висенте так, как ничто другое прежде. Вот почему в среду, 6 апреля 2005 года, он полностью и необратимо осознал хронологию времени. Перед сном взял календарь с фотографиями Картье-Брессона, который годами лежал на кухне, и после быстрого редактирования цветными карандашами приспособил его для обратного отсчета. В тот вечер мальчик торжественно объявил, что до 1 июня осталось пятьдесят пять дней, и с тех пор продолжал отмечать их и сообщать даты. Каждое утро он называл новый день, обновляя крайний срок, который провозглашал, имитируя ярмарочных зазывал. К тому же Висенте много говорил об операции, не только с Оскуридад, но и со всеми другими, это стало его эксклюзивной темой.

Получили результаты биопсии; для этого пришлось дать взятку секретарше врача. Однако расшифровать их они не смогли и предпочли думать, что операция по-прежнему не срочная, надеясь, что хронологическая фиксация у ребенка ослабнет. За двадцать дней до обозначенного срока Карла и Гонсало собирались сказать ему правду, но им не хватило духа, и они даже не заметили, когда до предполагаемой операции оставалось уже десять, пять дней, а они все оттягивали разговор с мальчиком. Как раз во вторник, 31 мая, в восемь часов вечера, в конце чаепития – чтобы подсластить новость, на столе появились сочные жирные берлинские пончики, – Карла и Гонсало сообщили Висенте, что операции не будет вообще. Ему объяснили, что в последнюю минуту, подсчитав средства и отчаянно, но безуспешно отыскивая какой-нибудь выход, они пришли к печальному выводу: оплатить хирургическое вмешательство невозможно. Прозвучала слащавая речь, которая, как показалось в первые минуты, должна была возыметь действие, тем не менее они совершили глупую ошибку, упомянув сумму.

– Операция стоит 552 000 песо, Висенте, а это слишком много денег, – отметила Карла. – На эти деньги мы могли бы купить почти пять телевизоров или поехать в отпуск в Буэнос-Айрес на целую неделю.

– Но нам не нужно больше телевизоров, а в Буэнос-Айресе мне нечего делать.

– Это более чем в четыре раза превышает минимальную заработную плату, – пояснил Гонсало, надеясь, что диалог переключится на суть минимальной заработной платы.

– 552 000 песо, сынок, это столько, сколько сеньора Сара зарабатывает у нас за пятьдесят дней, – добавила Карла.

– Даже больше – за пятьдесят пять, – уточнил Гонсало, словно это имело значение, но Висенте воспринял подробность как заключительный удар предательства и жестокости.

В подобных дискуссиях Гонсало обычно занимал снисходительную или менее жесткую позицию, чем Карла, но на этот раз обошлось без нюансов: они действовали сообща, как соперничающая спортивная команда.

– Это соответствует почти тысяче долларов, – настаивал Гонсало, сидя перед компьютером, – а если точнее – девятистам сорока долларам.

– А ведь тысяча долларов – большие деньги, – настойчиво добавила Карла, поскольку Висенте тысяча долларов показалась небольшой суммой.

Гонсало попытался исправить свою оплошность, пересчитав сумму в колумбийских песо.

– Висентик, в Колумбии это целых 2 227 489,8 колумбийских песо, только представь себе, – тяжело вздохнул он.

– А какое мне дело до вашей Колумбии! И до колумбийских песо!

Висенте убежал в свою комнату сердитый и заплаканный. Никак не мог заснуть, ведь спать ему сейчас хотелось меньше всего. В углу внутреннего дворика, под навесом, лежала стопка старых газет, брошюр и рекламных вкладышей, гораздо более толстых, чем газеты. В полночь мальчик спустился вниз, перетащил всю охапку в детскую и до трех часов ночи просматривал объявления универмагов и аптек. В тот же день он продолжил поиски в Интернете, и его прежнее абстрактное представление о деньгах стало головокружительно конкретным. Так что всего за несколько месяцев Висенте полностью осознал не только хронологическое свойство времени, но и ценность денег.

Следующим утром по дороге в школу он потребовал:

– Мама, останови-ка машину.

– Зачем? В чем дело?

– Остановись, – настаивал он.

– Зачем?

– Чтобы я встал перед машиной и ты сбила меня, – сказал ребенок, готовый разрыдаться.

Таким было душевное состояние Висенте, но он не прекратил борьбу: например, во вторник днем сам уволил сеньору Сару. Хотя маловероятно, что именно он отвечал за увольнение домработницы, однако его объяснение было вполне убедительным: Карла и Гонсало любили Сару, но не могли продолжать платить ей. А поскольку не осмелились уволить, то поручили ему эту неблагодарную миссию.

– Я люблю тебя, Сара, очень люблю, но от меня это не зависит, – виновато сказал Висенте. – Можешь еще и блендер себе взять.

– У меня есть блендер, и я продолжаю выплачивать кредит за него, правда, он лучше вашего, – ответила женщина, которая, конечно, не поверила инсценировке, но все равно забеспокоилась и позвонила Карле на работу, чтобы пожаловаться.

Нелегко было наказывать Висенте, более или менее примерного ребенка, имевшего хорошие отметки в школе, по крайней мере, по интересующим его предметам. К счастью, наступили выходные, а с ними и передышка с Леоном (так теперь это именовалось). Впрочем, хотя Висенте не считал это наказанием, ему не нравилось проводить так много времени с родным отцом.

– Ты пропустил все мои дни рождения, – заявил Висенте отцу.

Так оно и было, хотя Леон с опозданием обычно вручал ему подарки, а однажды даже купил торт и пригласил соседских детей, которые вразнобой спели ему поздравление с днем рождения. Висенте не собирался обвинять в чем-то отца, он просто учуял возможность поживиться.

– Ты задолжал мне полмиллиона песо, и это даже меньше, чем обошлись бы десять праздников на мои дни рождения.

– Не слишком ли много?

– Нет, не много, – ответил Висенте, подготовившийся к возражениям. – Торт, сюрпризы, украшения, шляпки, воздушные шары,