"Значит, остаются Феликс Маркос на факультете вирусной кибернетики, доктор Джей Хоффстаддер на факультете международного права и, возможно, Марион Джеймс, чумазая иностранка, бросившая учебу".

Она посмотрела на меня поверх своего меню: "И Эдвард Хэмптон".

Я хмыкнул и взял свое меню. Через мгновение она сказала: "Я очень верю в то, что нужно переходить к делу, Мейсон. Вы знаете, что хотите стейк из вырезки, поджаристый снаружи и сырой внутри. Вас не особенно волнует, что к нему подадут, кроме крепкого бургундского, но сначала вы хотели бы что-нибудь из моря, чтобы возбудить аппетит; возможно, креветки или устрицы".

Я уставился на нее на мгновение и не смог удержаться от рычания: "Устрицы".

Она улыбнулась, но не поделилась со мной: "Так, посмотрим, бургундское к стейку, это будет Nuits St. George, Henri Gouges, хорошее, крепкое бургундское. 2008 год был хорошим годом для этого региона, и хотя вы не хотите пить premier cru слишком рано — конечно, не раньше, чем через пять лет, — вы также не хотите его слишком долго хранить. Максимум тринадцать-пятнадцать лет. Я полагаю, что это вино уже готово к хорошей вырезке". Она вздохнула с чувством, похожим на удовольствие, и продолжила просматривать меню: "Что касается устриц, то шампанское — это уже перебор, не так ли? Лично я предпочитаю нежное, ледяное Мюскаде. Здесь есть Севр-и-Мен-сюр-Лье, Шато Л'Оиселиньер-де-ла-Раме, Шеро-Карре". Она сказала это легко, без малейшего жеманства: "Для этого вина не было 2017 года, но 2018 год был отличным урожаем в долине Луары".

Пришел официант с мартини, и она не стала задерживать дыхание. Она сказала ему: "Мы возьмем дюжину устриц с бутылкой очень холодного Sèvre-et-Maine sur Lie, Château L'Oiselinière de la Ramée, Chéreau-Carré, 2018. Я хочу, чтобы вино было очень холодным, вы понимаете?".

"Конечно, мадам".

"Положите его в морозилку сейчас же. Затем мы возьмем два филейных стейка, редкой прожарки, но убедитесь, что они хорошо пропеклись снаружи, прожарились, но внутри кровоточат. К ним — Nuits St. George, Henri Gouges, 2008. Откройте его сейчас и дайте ему подышать".

Он поклонился и ушел: "Как говорил мне терапевт моей матери: "Я слышу, что вы говорите", не надо опекать меня, заказывая за меня напитки".

Она взяла свой напиток и отпила глоток. Она облизала губы очень розовым языком и тихо вздохнула, опустив бокал.

"Я не хочу всю ночь "ломать тебе яйца", Мейсон, но скажи мне кое-что. Когда в последний раз ты объяснял, почему ты заказал еду?" Она наклонилась вперед и поставила локти на стол: "У нас в Израиле все немного по-другому, Мейсон. В Британии, США женщины изо всех сил стараются быть больше мужчин, агрессивнее мужчин, властнее и напористее мужчин. Моя теория состоит в том, что они делают это потому, что в современном мире не остается ничего другого, кроме как фантазировать, и потому, что ваше общество больше не испытывает никакой потребности в мужчинах.

"Но Израиль не такой. Мы сталкиваемся с угрозой исчезновения каждый день, когда поднимаемся на работу, и каждую ночь, когда ложимся спать. Мы окружены с трех сторон людьми, которые хотят стереть нас с лица земли только потому, что мы евреи. Женщины идут в армию в Израиле не потому, что мы должны — хотя мы должны, — и не потому, что мы хотим доказать, что мы равны или лучше мужчин. Мы идем в армию, чтобы бороться за свое выживание, за выживание наших семей и наших детей. Вы понимаете?"

Она ждала, что я отвечу. Я не ответил, и она продолжила.

"И, в отличие от британских и американских женщин, мы не ходим с топором в руке, пытаясь отрубить яйца каждому встречному мужчине. Потому что мы хотим и нуждаемся в том, чтобы наши мужчины были мужчинами. Настоящими мужчинами. Не мачо-задротами, не гориллами, а мужчинами. Отцами в мире, львами на войне".

Я кивнул: "Я понимаю".

Она выглядела неопределенно удивленной: "Правда? Мне не нужно драться с тобой или ломать тебе руку?"

Я улыбнулся: "Я бы не рекомендовал пытаться, но тебе не нужно этого делать, нет".

Она протянула руку, и наши руки сжались. Официант спас нас от неловкого молчания, появившись с тарелкой устриц, бутылкой в ведерке со льдом и двумя матовыми стаканами. Он налил и оставил нас.

Если не считать нескольких благодарных звуков, мы молчали, пока не была съедена последняя устрица и выпита последняя капля вина. Затем она улыбнулась мне через стол, и тут же я увидел ее, покрытую грязью и пылью, в камуфляжной форме, сидящую с парнями в грязи, с Tavor X95 на коленях. Она позволила мне заглянуть за завесу.

"Итак, — сказала она, — в чем дело с доктором Эдвардом Улиссом Хэмптоном? Почему вы не хотите о нем говорить? Он мертв? Они убили его?"

Я кивнул: "Да".

"Ублюдки. Я знала, что это случится. Знаешь, когда ты наступаешь китайцам на пятки, если ты им не нужен, они тебя ликвидируют. Они не ссут без дела. Я сказала им в офисе: "Он бесполезен для китайцев и ведет очень опасную игру. Они его убьют". Они послушали?"

"Видимо, нет".

"Они уберут их всех, если мы им позволим. Вы знаете, кто это сделал?"

"Я могу предположить".

"Зимо Чу?"

"Теперь ты это делаешь".

Она подмигнула и усмехнулась: "Да, но у меня это хорошо получается".

И она определенно была одним из парней.

Глава Десятая

Поэтому я рассказал ей о том, как нашел Хэмптона, и о девушке, которую я видел спешащей прочь от дома в рубашке и шляпе Хэмптона. Я рассказал ей все это за кофе и двадцатилетним виски Bushmills, потому что, по ее словам, мясо и вино заслуживали нашего полного внимания.

"Вы получите больше того, на чем сосредоточитесь", — сказала она и пожала плечами: "Может быть, они дадут нам вторую порцию".

Когда она полностью очистила свою тарелку, она откинулась на спинку стула, вздохнула и снова улыбнулась мне. Она осушила свой бокал и, поставив его на стол, чмокнула губами.

Теперь мой отец сказал бы: "А теперь, тело мое, чего ты еще хочешь?". Она подняла руку и щелкнула пальцами, и официант появился рядом с ней, как будто она вызвала его с помощью каббалы.

"У нас будет два кофе эспрессо, два бокала двадцатилетнего односолодового Bushmills, но вы поставите их в коньячные бокалы без льда. Вы также принесете набор сыров, в основном голубых".

Я прокомментировал: "Вы