– За меня? – улыбнулся князь. – Нет, отроки. За меня умирать не надо. Лучше послужите-ка родине.

– Послужим, княже!

Хельги махнул рукой. Повинуясь командам десятников, гриди двинулись в лес. Не прошли и нескольких перестрелов, как обнаружили на суку отрубленную руку, затем – еще одну, потом – голову. «Детские» молились богам и шепотом клялись не щадить жестоких врагов. Князь переглянулся с Найденом – все же они выбрали верное направление. Интересно, куда приведут их эти мертвые головы – к погибели, бесчестью иль славе?

– Найдутся ли у тебя береста и писало, Найден? – Князь вдруг резко осадил коня, оглянулся.

Тиун ответил:

– Как не найтись?

Вытащил из переметной сумы письменные принадлежности, протянул князю. Тот спешился и, быстро набросав послание, протянул «отроку» – белоглазому весянину Тяхку.

– Возвращайся к пожарищу. Положишь там на видное место.

Кивнув, «детский» умчался. Видно, знал короткий путь, – вытянув вперед руки, словно бы нырнул в ельник, только вместо брызг сошлись за спиной еловые лапы.

Хельги, проводив парня взглядом, пожаловался Найдену:

– Совсем памяти не стало. Едва не забыл, что к обители пожалуют наши…

Покачал головой. «Наши»… Отрок Твор – Творимир и Ладия… Ладислава, златовласая дева с васильковым взглядом. Улыбнулся мечтательно, совсем по-детски… Ладислава… Может быть, следовало ее подождать там, у сгоревшей обители? Будь князь менее опытен, так бы и сделал. Однако поступил по-другому. Вовсе не любовь должна стоять на первом месте у хорошего правителя, а интересы дела. Кто знает, как скоро прибудут к обители Твор с Ладиславой? Сколько их там ждать – день, два, неделю? За это время многое может прознать коварный староста Келагаст. И про засадную сотню Вятши, и про кое-что еще… Нет уж, пусть, уверовав в собственное везенье, радостно потирает руки да подгоняет время – скорей бы попался в ловушку глупый киевский князь, скорей бы! Что ж, пусть подгоняет, пусть тешится мыслями, а мы тем временем…

Поднимаясь вверх от Паши-реки к озерам, Ладислава с грустью смотрела по сторонам. С того времени, как подлые воины Черного друида вырезали весь род Дивьяна, так и не успело возродиться Шугозеро. Не пахана, не сеяна вокруг землица, не машут хвостами коровы на пастбище, не вялится на заборе рыба, лишь узкий челн мается у подгнивших мостков, никому не нужный. Да и кому, вообще, все тут нужно-то? Один Дивьян и уцелел из всего рода. А Дивьян что? Вольный человек, бродячий охотник, а по-другому сказать – изгой.

Ни роду своего у парня, ни племени. Вот и сейчас ходит где-то, не тянет его на усадьбу – покосился частокол, свесились с петель ворота, и налетающий ветер рвет с крыши куски пожухлой соломы. Давно бы уже наложил на усадьбу лапу наволоцкий староста Келагаст, да не до того пока ему. Пока бы с народцем справиться, всех взять под свою руку, а уж потом… А шугозерская усадьба – да куда она денется? Подождет. Охотник Дивьян – он что, конкурент, что ли? Так и стоит пока усадьба – одинокая, никому не нужная.

Подойдя к озеру, Ладислава вспомнила вдруг, как когда-то с разбега ныряла с мостков, купалась вместе с названым братцем Дивьяном. Мал еще тогда был Дивьян – лет, может, двенадцать, может, чуть больше, да и сама она едва разменяла тогда семнадцатую весну, молода была, это вот сейчас – женщина, двадцать два скоро. Иные в эти годы уже давно при детях, при муже, с хозяйством. Только вот у Ладиславы со всем этим не ладилось, да и не нужен ей был никто, кроме синеглазого красавца – ярла, который теперь уж давно не ярл, а князь, Олег Вещий. Кому Олег, а ей по-прежнему Хельги. Хоть и знала, что женат, что дочери у него, а все же, все же… Только и жила надеждой на встречу. Знала – обязательно приедет к ней любимый, пусть даже раз в год. Раз в год. Так, разобраться если, – а чаще ли бывал Вещий князь в объятиях законной супруги? С ноября по март – в полюдье, летом – с походом к ромеям, не военным, так мирным – сбыть, продать собранную дань. Что и остается-то? Апрель, сентябрь? Так-то… Не очень-то весела жизнь законной княгини! Ладислава думала иногда, что ни за что бы не согласилась, ежели б Хельги позвал ее в Киев, женою. Ведь, как всякий знатный человек, князь может иметь множество жен, сколько захочет. И не из глупой ревности бы не согласилась, понимала, не дура, – знатный человек, тем более князь, не с одной женщиной жить должен, нет, не в этом все дело было. Просто привыкла Ладислава жить вольною птицей, сама себе хозяйкой, и вряд ли было бы ей хорошо в золоченой клетке. Хотя иногда, долгими осенними ночами, когда не спалось, а думалось, нет-нет да и кололо под сердцем – где ж ты, любый? Сама себя успокаивала дева, дескать, и была б она в Киеве законной женою, так ждала бы так же своего князя. А он, возвратившись с полюдья, делил бы ложе с двумя… это не считая, конечно, наложниц. Что ж, Хельги – не простой человек, князь. Да и навещает каждое лето, и свобода здесь, воля… а все ж, наверное, не мешало бы и поближе к милому перебраться. Позовет ли? Может, его и так все устраивает?

Ладислава вздохнула, не обращая внимания на серый, мелко накрапывавший дождик, села на мостках, разулась, свесив босые ноги в воду. О том, что они с князем любили друг друга, какое-то время не знал никто, а вот совсем недавно… Помнила, как прибежал тогда в ее усадьбу, что на берегу могучего Волхова, запыхавшийся Дивьян – он один и знал место. Прибежал предупредить – стало про то известно и наволоцкому старосте Келагасту. Посоветовал Дивьян сестрице названой либо уходить в Ладогу, к родичам, либо идти с ним – охотничать, а лучше всего отсидеться в обители у Никифора. Ладислава тогда отмахнулась – подумаешь, Келагаст, видали и пострашней зверя! Дивьян не стал настаивать, сказал – и у самой ум есть. Ушел. А через седмицу заметила дева в лесу близ усадебки незнакомых людей. Дожидаться плохого не стала – оставила в тайнике письмецо любимому, да и подалась знакомой дорогою в Шугозерье. Отчего усадьба сгорела – ведают одни боги. Может, сожгли со злости чужие, а может, искра с очага попала на брошенное на лавки сухое сено. Если и искра – так кто знает, случайно или подмогла сама хозяйка? А пусть не шляются