Позже, когда Гелла положила голову ему на грудь, с некоторой брезгливостью отодвинув пальцем крестик, Робин даже решил сказать о том. Получилось, правда, как-то глупо и неловко. Возникло чувство, будто в признаниях о своём восторге рыцарь зашёл слишком далеко.

Гелла поняла, что его так смутило.

— Ммм, сир… Вы можете не бояться в меня влюбиться. Не получится. Меня легко возжелать, это правда: однако любят человеки то, чего у меня вовсе нет.

Рыцарь понял, что она имела в виду, но смутился больше прежнего.

— Я просто хотел сказать, что…

— Я знаю. Я ведь говорила: лучше меня не найдёте.

Гелла немного приподнялась: растрёпанные волосы щекотно пробежали по телу Робина.

— Пока вы снова не собрались с силами…

— О, это скоро.

— Не перебивайте. Хочу дать вам ещё кое-что. А то знаете… от это миленькой побрякушки… — Гелла щёлкнула пальцем по крестику. — …никакого проку нынче нет. Творец Небесный стал бессилен даже во много более важных вещах, нежели человечьи судьбы. В отличие от меня.

— Что же это?

— Не пугайтесь только.

Она коснулась пальцами груди Робина — ближе к рёбрам, чуть ниже соска. Ничего, помимо самого прикосновения, рыцарь не почувствовал. Но тогда ведьма убрала руку, на коже остался чёрный круг.

Робин, конечно же, испугался.

— Что это?!

Он даже попытался стереть метку, но без толку — та чернела изнутри кожи, словно была наколота.

— Я же просила: не пугайтесь…

Гелла прервала дальнейшие возмущения Робина долгим, глубоким и чувственным поцелуем. Не то чтобы это полностью успокоило рыцаря, но отчасти помогло.

— Помните, как мы беседовали о судьбе Колуэя? Я говорила о невозможности причинить зло тем, кто отмечен Тьмой?

— И не поплатиться за это. Помню.

— Вот. Такое носят очень, очень немногие человеки. Всего несколько. Человеки, которые особенно важны. Круг есть Круг: всё по нему возвращается. Этот знак защитит вас. Но имейте в виду: не от всего и не везде! Чем дальше от Орфхлэйта, чем большие силы стоят за опасностью — тем хуже знак защитит. Не нужно слишком полагаться на него.

Робин немного разозлился.

— Я тебя об этом не просил!

— Подарки и не выпрашивают. Я понимаю: вы не во всём можете меня послушать. И это само по себе нормально, ибо…

— …ибо «только по доброй воле».

— Конечно. Приятно, что вы начали понимать устройство Порядка. И если всё-таки замыслите глупость — с этой меткой всем будет спокойнее.

Всё равно не очень убедило. Робин отстранился и сел на кровати, сердито сложив руки.

— Ты всё затеяла только ради этого?

— А разве было похоже, ммм? — Гелла картинно изобразила обиду, а затем улыбнулась и обняла Робина. — Потому я и не приберегла подарок на прощание: чтобы вы не подумали, будто всё лишь ради него. Ну перестаньте, сир, чего вы кукситесь? Мы ведь уже убедились, что вы не мальчик, но муж.

Ведьма потёрлась щекой об щёку Робина. Получилось настолько мило, что и неудобно стало дальше «кукситься», как она изволила выразиться. Интересно: а кто другие люди с меткой? Какие-нибудь гвендлы? Или не только?

— До утра, сир, ещё долго. Вы же не выгоните меня прочь такой ужасной ночью, в такую жуткую грозу, ммм?

Робин чувствовал, что его силы на сегодня отнюдь не исчерпаны. А даже будь иначе — он всё равно не хотел прогонять Геллу. Как-то не по-рыцарски, и потом…

Странные ощущения от объятий, в которых не чувствуешь тепла тела — словно труп к себе прижимаешь, честное слово. А грозу эту она, небось, сама подстроила. Но Робину всё равно хотелось уснуть вместе с ведьмой.

— Да нет, конечно. Не выгоню.

Глава 10

Мартин велел Тесс и Фанни говорить по городу о нём — и старуха с девочкой, похоже, вовсю говорили. Скоро дартфорцы потянулись к проделанному у самой земли зарешеченному окошку.

Этого момента, ожидаемого и даже неизбежного, Мартин немного боялся. Он ведь не знал наверняка, как именно удалось совершить им содеянное: потому и не испытывал уверенности, что сумеет помочь другим людям. По крайней мере — так же легко.

К счастью, мало кто шёл с такой же тяжёлой бедой, решаемой так же явно и однозначно. Первое время являлись бедняки с простыми жалобами на тяготы жизни, с какими-то обыкновенными хворями: возможно, Мартин более утешил их словами, нежели помог свершением чуда. Одному мужику, искалеченному на полях Великой войны, вроде как стало лучше: отступили, по его словам, годами мучившие боли. Но это могло быть простое внушение. Женщина с усталыми глазами жаловалась на пьющего мужа — быть может, рассудил Мартин, выпивку тот бросит из страха перед высшими силами.

Многие вовсе ни на что особо не сетовали: просто хотели взглянуть на Мартина, коего вовсю обсуждали на площадях, и немного поговорить с ним.

Через неделю, впрочем, явился ещё один слепой. К немалому удивлению самого Мартина, он прозрел. Другой калека просил вернуть сгнившую от пустяковой ранки ногу, однако тут уж Мартин честно сказал: несчастный просит от бога слишком многого. Сама святая Белла, Благостная Дева, подобных чудес не совершала — если верить Святому Писанию, хоть отношение Мартина к священной книге нынче сделалось ироничным.

Сокамерники, конечно, были поражены происходящим. Гевин то радовался, то сетовал — мол, связался с кем-то похуже еретика и кончится это ещё хуже, нежели просто плахой. Далия не сводила с Мартина восторженного взгляда, когда мальчик говорил со всё новыми и новыми просителями. Ерден в основном помалкивал, только загадочно улыбался. Словно больше самого Мартина знал о происходящем.

Более всего чудеса, творящиеся в камере, изменили Берни Крыса. Тот больше не дерзил и ни с кем не ругался — сделался тише, чем сам Мартин в бытность церковным служкой. Пару раз вор о чём-то с Мартином начинал беседу — видать, о чём-то очень важном, но всякий раз не доходил до сути. Пугался. Не то Мартина, не то сам себя.

Разумеется, рано или поздно тюремщики должны были обратить внимание на происходящее. Они плевать хотели на всё внутри темницы — но тянущихся к ней горожан, обыкновенно десятой дорогой мрачное место обходивших, нельзя было не заметить. Кончилось тем, что Мартина увели из прежней камеры — бросили в другую, одиночную. Размером со шкаф и без окна.

Там мальчишка провёл ещё несколько дней, которые почти не