— Я говорю о куда более далёких временах. Человеки о том не помнят, потому как почти ничего не записали. Однажды с северных гор спустилось многочисленное племя, которое шло издалека — забрело в вечно мёрзлую тундру и не сумело там прокормиться. Радаманны: так они себя называли. Означает на древнем языке «все человеки» — прочих, встреченных на пути, радаманны за человеков считать не привыкли. Радаманны вызывали некоторое сочувствие у того, который живёт на севере: господина суровых гор и полуживой тундры. Он научил племя, как найти общий язык с Князем. Точнее, не «научил» досконально… намекнул. И радаманны быстро поняли: что положишь в землю Орфхлэйта — достанется Князю. Они начали приносить жертвы. Красивые вещи, сильных животных. Однако они не поняли, чего Князь хочет больше всего. Что ему больше любо. А потом с востока явились гвендлы, и тут началась кровавая вражда.

Очень напоминало то, как сами гвендлы теперь рассказывали о приходе в Вудленд слуг Творца Небесного. О приходе сюда Гаскойнов. До чего же чудно, подумал Робин: совсем другие века, совсем иное положение вещей, но суть совершенно неизменна. Одни пришли на землю и назвали себя её хозяевами. Потом явились другие — и оспорили это право. А потом… Ничего среди людей не меняется.

— Гвендлы хуже понимали природу Князя: они выдумали себе «лесных духов». Которых, конечно же, не существует и никогда не существовало. Был и есть только Князь. Зато гвендлы сумели куда лучше, чем радаманны, почувствовать княжьи желания. До гвендлов тоже дошло, что закопанное в землю Орфхлэйта достаётся самой Тьме лесной. Они решили отдавать Тьме врагов — и очень быстро заметили, что больше всего Князю нравятся женщины. Тогда гвендлы стали хоронить заживо пленниц, взятых в радаманнских селениях.

Робин ощутил неприятный зуд, унявшийся под нежной ладонью ведьмы. Он понял, к чему идёт эта история.

— Да, сир Робин… вы догадались. Я могу показать курган, под которым истлели мои кости. Кости человека, которым я когда-то была… или кости человека, который стал после смерти мною. Ибо Князь охотно принимал дары и немало их ценил. Кое-кому из тех даров он сам преподнёс нечто особенное: новую жизнь. Или не-жизнь. Что-то вроде жизни: уже не человечьей, но и не высшего существа. Так родились Сёстры, коих человеки давно кличут ведьмами. А мы и не против.

Интересно, поверил бы в такое кто-нибудь из паладинов? Из читателей «Пламени очищающего» — а тем паче сам автор этой книги? Едва ли. Робин понимал, что верить ведьме — сомнительная идея, и она сама не раз честно подчёркивала это. Но именно сейчас рыцарь склонен был поверить.

— Так гвендлы укрепились во мнении: если случилось хорошее — это милость «лесных духов», а если плохое — то уже гнев ведьм, которых не задобрили. Глупо, вы скажете? Возможно. Но не глупее того, как Светлого с юга Ульмиса ваши единоверцы назвали Творцом Небесным, а в Князе вовсе увидели Нечистого. Человеки всё упрощают, к сожалению. Пытаются увидеть высшие силы такими, какими их видеть удобнее. Светлый ведь тоже охотно принял кое-какую жертву! Вы без меня знаете о том, как святую Беллу, Благостную Деву, сожгли во времена Старой Империи: за её проповеди и её чудеса. И знаете, чем это закончилось.

Уж об этом Робин знал многое, как любой человек в Стирлинге. Любой в королевствах, выросших на руинах Старой Империи. Но теперь хотелось уточнить…

— Так в Святом Писании о Белле написано правдиво?

— Книжка довольно глупая в целом, но да: в этой части она весьма точна. Белла жила чуть позже: сложись всё совсем иначе — возможно, я могла бы увидеть её в колыбели, сама будучи глубокой старухой. Но нам обеим не суждено было состариться.

До чего интересно! Робин так увлёкся, что известные мысли насчёт женщины, с которой он лежал в постели, усмирять сейчас почти не приходилось. Белла и Гелла: даже их имена звучали похоже.

— А что стало с радаманнами? Гвендлы истребили их?

— Нет. Радаманны ушли на юг, где имперцы приняли их неожиданно радушно. Саму идею Нечистого, должно быть, тогда в Старую Империю и принесли. До сих пор в языках норштатцев, лимладцев и Стирлинга многое есть от наречия, на котором радаманны говорили — хоть само племя почти забыто. Оно растворилось в южанах, словно соль в воде. Вода-то изменила свой вкус, но соли в ней больше не видно. А гвендлы провозгласили первого Лесного короля, начав править Орфхлэйтом — и правили им долго. Многие века. Пока ваш великий предок наконец не пришёл.

А ведь и со времён Гастона Гаскойна столько веков прошло… но это было, оказывается, далеко не начало истории. Почти самый её конец, если вот так окинуть взглядом всё прошлое разом! Робин вдруг поразился осознанию того, с каким существом лежит в постели — причём не впервые, да всё пока без толку. Это не просто ведьма. Это не какой-то лесной морок. Это…

— Так ты правда знала Гастона Гаскойна?

— Конечно, сир.

— И говорила с ним так же, как со мной?

— Ну нет! — хихикнула Гелла так, что Робину почудилась тень сожаления. — Он-то меня в свою постель не пригласил. Хотя я предлагала…

— И что именно ты предлагаешь?

Хорош уже ходить вокруг да около, право слово. Настало время задать такой вопрос. Гелла то ли ожидала его именно сейчас, то ли ответ давно заготовила. То и другое, скорее всего.

— Гастон мог стать истинным правителем этих земель. Он мог быть настоящим Лесным королём: не на словах убогих подданных, но на деле. Таким королём, который понимает силу этих лесов и способен черпать величие из неё: не маленькой ложечкой, но целыми пригоршнями. Однако Гастон не пожелал… как и Калваг, впрочем. Вы, сир Робин, также можете принять великую судьбу. Не только барона Вудленда, но короля всех этих лесов. Двадцать девятого и самого великого.

Прозвучало бредово.

— Я же не гвендл!

— Ну и что? Я тоже. Однако у меня здесь давненько поболее власти, чем у любого из человеков.

Теперь прозвучало логично. Однако всё равно… это слишком. Всякого ожидал Робин, однако не подобного.

— У меня уже есть король!

Рыцарь так вспылил, что почти вскочил — Гелла придержала его, надавив на плечи. Неожиданно много силы оказалось в её изящных руках.