— Нет, Лавр Георгиевич. Вам, будучи Верховным, это сделать легче»[2063].

К банкирам, как засвидетельствует Путилов, Главковерх без долгих предисловий сразу обратился с просьбой:

— По соглашению с Керенским я посылаю в Петроград корпус разогнать большевиков. Но разогнать мало, надо арестовать. Чтобы большевики не разбежались из Смольного и чтобы избежать уличного боя, нужно организовать внутри Петрограда выступление. Для этого потребуются средства. Нужно собрать офицеров, юнкеров. Нужны деньги, чтобы разместить людей перед выступлением, кормить. Можете ли Вы мне дать деньги?[2064]

Помощь была обещана. Корнилов еще беседовал с Милюковым, когда появился министр Юренев с поручением от Керенского: Корнилову будет предоставлено слово, но он не должен касаться политических вопросов. За час до полуночи позвонил уже и сам премьер с той же просьбой. «Когда в ответ он сказал мне, что будет говорить по-своему, я предупредил его, что он должен понимать, что таким образом он нарушит дисциплину»[2065]. Ночью Филоненко, Завойко и Голицын сочиняли Корнилову речь.

На 14 августа в программе утреннего заседания было предусмотрено 21 выступление, вечернего — еще 12. Выступление Корнилова было только пятым. Он появился в ложе Большого в половине двенадцатого. «Как только главнокомандующий появился в ложе бельэтажа, правая сторона партера встала, как один человек, и бурно приветствовала генерала, скромно раскланивавшегося во все стороны, — наблюдал Степун. — Зато левая сторона, в которой находились почти все солдатские депутаты, упорно продолжала сидеть. Она поднялась лишь тогда, когда Корнилов скрылся в глубине ложи, а на сцене появились члены Временного правительства с Керенским во главе. В ответ на громкие возгласы левой: «Да здравствует революция, да здравствует революционная армия!» — справа неслось: «Да здравствует генерал Корнилов!» Трудно сказать, чем кончилась бы все разгорающаяся борьба двух демонстраций, если бы Керенский, со свойственной ему находчивостью, не предложил приветствовать в лице Верховного главнокомандующего «мужественного руководителя за свободу и родину сражающейся армии». Это примирительное предложение было покрыто горячими аплодисментами почти всего зала»[2066].

Слово предоставляют лучшим думским ораторам — Набокову, Головину, Алексинскому, Родичеву, наконец, Гучкову, который произнес:

— Эта власть — тень власти, подчас появляющаяся со всеми подлинными и помпезными атрибутами власти, с ее жестикуляцией, терминологией и интонациями, от которых мы как будто стали отвыкать. И тем трагичнее этот контраст между жизненной необходимостью создания подлинно твердой, истинно государственной власти и между судорожными поисками и страстной тоской по власти[2067].

Речи кумиров совсем недавнего прошлого слушали невнимательно, ждали, что скажет Корнилов. И вот его небольшая фигура появилась на трибуне. «Вся правая часть зала и большинство офицеров, сидевших на местах для Советов, встает и устраивает генералу грандиозную овацию. Зал сотрясается от оглушительных аплодисментов, каких в его стенах не вызывал даже Шаляпин. Солдатская масса продолжает, однако, демонстративно сидеть в подчеркнуто небрежных позах, несмотря на громкие возгласы: «Позор», «Встаньте!» Керенский без умолку звонит, но отчаянно болтающегося в его руке звонка никто не слышит». Наконец его призыв послушать «первого солдата Временного правительства» услышан[2068].

Корнилов внял просьбе Керенского не поднимать политические темы и постарался выдержать выступление в лапидарном, технократическом стиле. Но политика лезла из каждой фразы.

— Приветствую Временное правительство, все Государственное совещание от лица действующей армии. И с глубокой скорбью я должен добавить и открыто заявить, что у меня нет уверенности, чтобы русская армия исполнила без колебаний свой долг перед Родиной. Целым рядом законодательных мер, проведенных после переворота людьми, чуждыми духу и пониманию армии, эта армия была превращена в безумнейшую толпу, дорожащую исключительно своей жизнью.

Армии без тыла нет. Меры, принятые на фронте, должны быть приняты также и в тылу, причем руководящей мыслью должна быть только целесоответственость их для спасения Родины. Производство по сравнению с цифрами периода с октября 1916 г. по январь 1917 г. понизилось: орудий — на 60 %, снарядов — на 60 %, производительность наших заводов, работающих по авиации, понизилась на 80 %. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат тарнопольского разгрома и утраты Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги. Я верю в светлое будущее нашей Родины, я верю, что боеспособность армии, ее былая слава будут восстановлены. Но я заявляю, что времени нельзя терять ни одной минуты. Нужны решимость и твердое неуклонное проведение намеченных мер[2069].

Между Керенским и Корниловым произошла и небольшая словесная пикировка, выпавшая из официальной стенограммы Совещания, но оставшаяся в газетных версиях. Корнилов сказал:

— Таким образом, с анархией…

— Простите, генерал, — не выдержал Керенский. — Я прошу собрание выслушивать те места доклада, которые говорят о великом несчастии и страданиях нашей земли, не сопровождая их недостойными знаками внимания.

— Таким образом, с анархией, — не смутился Корнилов, — в армии ведется беспощадная борьба, и анархия будет подавлена[2070].

Публика была скорее разочарована: от Корнилова ждали резкой критики Керенского, а ее не последовало. Но неожиданность ждала дальше. На сцену вышел Каледин. Совещание, считал Головин, «обрисовало облик другой силы, вовлекаемой в контрреволюционный лагерь. Это было казачество. Поэтому и наибольшее впечатление… произвела речь недавно избранного Донским казачеством атамана генерала Каледина, который в то же время явился на Московское Государственное совещание уполномоченным представителем всех 16-ти казачьих войск»[2071].

— Страну может спасти от окончательной гибели только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных узкопартийными групповыми программами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные советы, комитеты, и отдающая себе отчет, что источником суверенной государственной власти является воля всего народа, а не отдельных партий и групп. Расхищению государственной власти центральными и местными комитетами должен был немедленно и резко поставлен предел.