мне уже удалось сломать: я увидела, что глаза у него заблестели, он мне стал рассказывать, что у него тоже маленькие дети…"[208]Но Бараев и Абу-Бакар жестко контролировали ход разговора и не давали ему перейти в ненужное русло[209].

Абу-Бакар опять заявил, что захватившие ДК — смертники и требуют исключительно вывода войск из Чечни, однако Ирина Хакамада про себя засомневалась. "Я не могу подтвердить, что это террористы-смертники, — сказала она, выйдя из здания. — Они пытаются это утверждать, но по глазам я не вижу этого"[210].

От предложения поменять заложников на депутатов Госдумы в пропорции десять к одному террористы категорически отказались, снова сказав, что вот за Кадырова они, не задумываясь, отдали бы полсотни человек… "Может быть, позднее мы отпустим иностранцев и граждан Украины — мы не хотим держать в заложниках граждан тех стран, с которыми не воюем", — сказали террористы. Эта была откровенная ложь, но ложь, в которую хотелось поверить.

Кобзон попросил освободить еще кого-нибудь, однако террористы отказались, сказав, что освободили троих самых маленьких и больше никого освобождать не будут.

— Я начинаю нервничать, — заявил Абу-Бакар, и в этих словах ясно чувствовалась угроза.

Переговоры закончились ничем; правда, напоследок Абу-Бакар дал номер личного мобильного телефона, предупредив Кобзона, что связываться с ним следует только тогда, когда "будут конкретные предложения"[211]. Судя по всему, именно это раздражало террористов: с начала захвата здания прошло уже около суток, а представители высшей государственной власти на связь с ними не выходили и никаких внятных предложений не делали. В сравнении с Буденновском разница была заметной и весьма неприятной. "Они больше не хотят говорить ни с кем, кроме прямых представителей Президента РФ или военного руководства страны", — сказала, выйдя из здания, корреспондентам Ирина Хакамада. Депутатам были предъявлены какие-то требования террористов для передачи в Кремль — фактически ультиматум.

Кобзон и Хакамада вернулись в оперативный штаб; когда вышли за линию оцепления, их окружили журналисты и телекамеры. Перед телекамерами откуда ни возьмись возник и Борис Немцов. С деловым видом он что-то отвечал на вопросы, идя рядом с вышедшими из захваченного театрального центра депутатами, и у многих телезрителей возникло впечатление, что к террористам те ходили вместе с Немцовым.

Те же, кто знал, как обстояло дело, говорили, что девиз Немцова — не быть, а казаться. "Немцов в центр так и не зашел, — рассказывал Кобзон. — Но, когда мы с Ириной Муцуовной вышли оттуда, набросился на нас с криками: "Срочно в Кремль!" Деваться было некуда — мы поехали в Кремль на моей машине. Уже в машине Немцов попросил у меня телефон Абу-Бакара, одного из главарей банды. Свой телефон Абу-Бакар на всякий случай дал мне в присутствии Хакамады. Мне было не жалко — я дал Немцову телефон. Он о чем-то долго-долго говорил с боевиками, кричал: "Я решаю все!" Все это происходило в присутствии моего водителя. Уже тогда я понял, что его никто не уполномочивал вести с боевиками никакие переговоры. Когда мы приехали в Кремль, мое убеждение укрепилось. Так что все свои переговоры Немцов вел уже после визита в ДК, в моей машине, а не до него, как он утверждает. И то лишь потому, что я дал ему телефон Абу-Бакара… И это было уже после того, как он струсил, но до того, как он рассказал о "закрытом режиме" в СМИ. Постыдно, и бесчестно, и как-то совсем уж не по-мужски…"[212]После того как Кобзон, Хакамада и примкнувший к ним Немцов отправились в Кремль, на сцену выступили другие лица.

Профессор Леонид Михайлович Рошаль, председатель Международного комитета помощи детям при катастрофах и войнах и руководитель отделения неотложной хирургии и травмы НИИ педиатрии Научного центра здоровья детей, пришел к захваченному театральному центру сам. За плечами профессора было много локальных конфликтов: война в Персидском заливе и гражданская война в Югославии, войны в Грузии, Нагорном Карабахе, Армении, Азербайджане, война в Чечне и агрессия НАТО против Югославии в 1999 году. Рошаль был врачом, и спасать жизни людей было его работой и хорошо осознаваемым долгом.

После захвата здания мюзикла, рассказывал Рошаль, "я почувствовал необходимость связи между миром и теми, кто оказался там. И подумал: кто, какой профессионал там нужен?.. Кто должен быть там? Доктор, конечно. Поэтому я позвонил Юрию Михайловичу Лужкову. И что интересно. Я звоню Иосифу Давыдовичу Кобзону, когда он только вышел от них, а он говорит: "Мы только что с Лужковым о тебе разговаривали"… И получилось — и я, и Иосиф Давыдович сказали об этом Лужкову, считай, одновременно"[213]. Правду говорят, что добрые мысли приходят в умные головы одновременно.

Несколько часов назад террористы просили врачей; однако иностранцев, желавших идти в контролируемое бандитами здание, оказалось немного. Немецкие врачи, находившиеся у оцепления, от такого предложения отказались наотрез. Согласился профессор Анвар Эль-Сайд, доцент кафедры хирургии Академии им. Сеченова. Иорданец по национальности, он уже лет двадцать жил в России и имел двойное гражданство. Двадцать лет — более чем достаточный срок, чтобы почувствовать родной чужую когда-то страну. Анвар Эль-Саид мог не идти в театральный центр; все-таки это была не его война. Он пошел.

Вместе русский и иорданский врачи подошли к входу в ДК. "Если честно, — признавался через несколько дней Анвар Эль-Саид, — мне до сих пор страшно думать о том, как мы туда ходили… Вы знаете — это сильнейший стресс. У меня долго еще после похода в ДК все внутри дрожало"[214].

Террористы на сей раз встретили пришедших куда как негостеприимно. Сначала проверили документы: российский паспорт Рошаля, конечно, привлек внимание. Наконец Рошаля спросили: "Почему вы?" За долгую жизнь профессора такой вопрос ему задавали неоднократно; задавали его и уже после завершения кризиса с заложниками. "Для врача при спасении людей нет различия по их цвету кожи или по цвету политических убеждений, — объяснял впоследствии Леонид Михайлович журналистам. — Поясню примером. В августе девяносто первого я добровольно пошел к Белому дому… Я, в общем-то, особых симпатий и пристрастий ни к той, ни к другой стороне не испытывал. Но там собрались тысячи людей, трагическая, кровавая развязка была весьма вероятна. Я подумал: если все это там начнется, кто будет оказывать помощь? Поэтому я был там. И там же были сотни таких же медиков, как я. По этим же личным мотивам я оказался рядом с залом, где шел "Норд-Ост""[215]. В захваченный театральный центр Рошаля привел долг врача и просто неравнодушного к чужой боли хорошего человека.

Но