Благодаря всему этому Элий и Крайк легко исколесили всю Валенцию и часть Каледонии, не встретив никакой враждебности местных племён. Так и удалось им в конце концов, больше по воле случая, чем следуя каким-то рассуждениям, попасть к одному из северных племён, где хранился пленённый «римский бог», злосчастный орёл Девятого легиона.

Когда Дитрих обсуждал с Элием и Крайком план нового похода за Вал, они, все трое, дружно отвергли мысль повторить тот же способ. Во-первых, как справедливо предполагал Зеленоглазый, им предстояло передвигаться больше по безлюдным местам, где совершенно незачем шляться заезжим лекарям — не кабаны же будут жаловаться на болезни глаз! Во-вторых, тевтон не раз уже появлялся по ту сторону стены, и многие местные знали его как известного охотника, который никак не мог вдруг превратиться в знахаря. И в-третьих (Дитрих и сам раньше не думал, что это окажется для него так важно, но именно так и оказалось!), его вера не позволяла ему откровенно лгать и обманывать людей, которые станут надеяться на его помощь. Он не осуждал Элия, который когда-то пошёл на такую ложь: тот действительно научился многому от хорошего врача, да и мази у него были самые настоящие. Зеленоглазому некогда было обучаться такому же искусству и добывать такие же лекарства.

Но у него был более простой способ: раз он охотник и ему случалось охотиться в Валенции, то почему он не может отправиться туда на длительную охоту? Может, любопытство толкает его разведать, а какова охота дальше, там, ещё севернее? Может быть, ему рассказали, как интересно охотиться на тюленей? Интересно и небезопасно, а многие из охотников-бриттов знали, как любит опасности этот германец.

Так или иначе, но Дитрих и Крайк решили, что будут самими собой — охотниками, пустившимися в далёкий путь просто ради удовольствия.

Они безо всяких препятствий миновали Вал — Зеленоглазого знали во всех пограничных крепостях и пожелали славной охоты.

Оба путника ехали на хороших скакунах — вороной конь Дитриха, выращенный в его собственной небольшой конюшне, им же объезженный и обученный, был местной породы — не слишком крупный, но статный, очень сильный и выносливый жеребец по кличке Хастиг, что на родном языке тевтона означало «Стремительный». Крайку коня купил Элий, он разбирался в лошадях, поэтому выбрал отличного пятилетка, гнедого, с белой отметиной на лбу, немного приземистого, с бахромой шерсти вокруг широких копыт. Зеленоглазый одобрил покупку: для путешествия по бездорожью Северной Британии такой скакун подходил как нельзя лучше, хотя в скорости он наверняка не мог не уступать его Хастигу.

— Будем надеяться, что нам не так уж часто придётся от кого-то удирать! — заметил тевтон. — И что мохнатые лошадки северных бриттов уж точно не окажутся слишком быстроногими. Знаю я их: первые полчаса гонки им удержу нет, а после выдыхаются, как старые охотничьи собаки. Хороший наездник уйдёт от них на любой лошади.

Торговец, у которого Элий покупал коня, сказал, что не знает, какая у того кличка, и Крайк, без лишних раздумий, назвал жеребца Квито — так звали когда-то любимого скакуна его отца.

Оделись путники так, как и следовало охотникам. Оба были в штанах, принятых и у бриттов, и у германцев. Однако если Крайк нарядился в штаны из обычного тонкого сукна кирпичного цвета, то Дитрих надел своё собственное изобретение: его штаны были из тонкой телячьей кожи, такие же, как башмаки, в которые он их заправил, подвязав, как то делали всё, перекрещёнными ремешками от щиколотки до колена. Туники на обоих были почти одинаковые — шерстяная коричневая у Крайка и шерстяная серая — у Дитриха. Стояла тёплая погода, и плащи они везли сложенными на сёдлах позади себя, вместе со связкой дротиков и полными стрел колчанами. Луки тоже до поры до времени лежали поперёк седел, и лишь охотничьи ножи, как всегда, красовались у пояса. Каждый взял по небольшому дорожному мешку с самым необходимым — среди самого необходимого роскошью были, пожалуй, лишь прекрасные, римской работы, бритвы полукруглой формы. Крайк привык бриться каждый день, следуя примеру своего друга Элия, что до Дитриха, то ему, до недавнего времени центуриону римского легиона, претила даже сама мысль отпустить на щеках щетину — она его всегда раздражала. Во всём остальном он был абсолютно неприхотлив.

План Дитриха Зеленоглазого заключался в том, чтобы вновь обогнуть огромное болото, на границе которого пропали следы двух когорт Девятого легиона, и постараться найти продолжение этих следов, на этот раз в удалении от противоположной стороны трясины. В первый раз он не смог этого сделать из-за ливших непрерывно дождей, но теперь, когда вот уже дней десять было сухо и светило солнце, на подсохшей земле можно было попробовать прочитать след, ещё недавно скрытый грязью. Кроме того, тевтон не исключал и возможности всё-таки отыскать какого-нибудь свидетеля: да, бритты вряд ли станут помогать в поисках легиона, но похвастаться осведомлённостью они любят, как и все варвары, так что, если умело вступить в разговор, возможно, кто-то да проболтается.

Это был план первых дней поисков. Но был план и более дальний и куда более сложный — путникам предстояло разузнать, где в северных областях, скорее всего в Каледонии, а не в Валенции, может находиться тайное святилище друидов. А в том, что оно существует, Дитрих нисколько не сомневался: подготовка нападения на пограничные крепости, осуществлённая с таким великолепным знанием боевой тактики и даже фортификации, не оставляла в этом сомнений — у варваров теперь был мозговой центр, и он очень неплохо работал.

Они добрались до непроходимой топи и обошли её за три дня. После прекращения ливней в этих местах появились четверо местных охотников, они встретились на пути Дитриха и Крайка, и Зеленоглазый, не желая вызывать подозрений, принял их приглашение поохотиться вместе.

— Впервые вижу, чтобы бритты, да ещё северные, приглашали на совместную охоту чужака, к тому же ещё и не бритта! — искренне изумился этому Крайк.

— Они хорошо меня знают, — объяснил германец. — И знают, что если я приму их приглашение, то добыча будет наверняка, притом хорошая добыча.

Крайк улыбнулся:

— Элий как-то сказал мне, что, по его мнению, скромность — один из самых некрасивых видов притворства.

— А он не допускает, что порой она бывает искренней? — удивился Дитрих.

— Тогда её обычно не замечают. Зато все и всегда замечают, когда кто-либо знает себе цену, и называют это похвальбой.

Знаменитый охотник только пожал плечами:

— Знаешь,