— задумался Тариел Карда.

Все переглянулись.

— У-у-у-у Патара Поти, — выдавил из себя Брегвадзе и в крайнем волнении снял очки. Не зная, что с ними делать, он вновь водрузил их на нос.

— Патара Поти густо заселен, — сказал Важа Джапаридзе.

— А может, возле Набады, — медленно произнес Спиридон Гуния, но было видно, что это предложение не нравится даже ему самому.

— Нет, товарищи, надо прорывать под Сабажо, — сделала шаг вперед Галина Аркадьевна. — Ведь в деревне всего двенадцать жителей.

— Совершенно верно.

— Хорошо придумано.

— И притом это близко, рукой подать.

— Но там бараки. Для рабочих. И еще продовольственные склады. Все это вместе с деревней смоет вода, — заволновался начальник отдела снабжения Лонгиноз Ломджария.

— Но зато мы спасем город, — сказал Андро Гангия. — И деревню, и бараки легко эвакуировать. Кроме того, там поблизости работает «Пристман».

— Мощнейший экскаватор! — воскликнул Спиридон Гуния.

— Но экскаваторщик Никита Ляшко тяжело заболел, — сказал Лонгиноз.

— Я сам сяду на «Пристман», Лонгиноз, — глухо произнес Андро Гангия.

«Как это сядете? В таком вот состоянии?» — едва не крикнула Серова, но сдержалась.

— Товарищи, — сказал Тариел Карда, — надо мобилизовать пожарников, милицию, портовиков, связаться с батумскими пограничниками. Необходимо оповестить всех жителей города.

Неожиданно в комнату ворвался такой вихрь, что люстра с размаху ударилась о потолок, рассыпая осколки лампочек. Все бросились закрывать окна.

Протяжно гудели на разные голоса гудки заводов и фабрик, пароходов и паровозов. Тревожное ожидание овладело городом.

«Хм! На «Пристман» он сядет, как же, — про себя чертыхался Исидоре Сиордия. — Ему всегда больше всех надо. Все «я» да «я». Прыщик на ровном месте — вот вы кто, господин главный инженер».

Вода в Риони прибывала, но не так быстро, как казалось вначале. Дождь в горах лил с перерывами, но сильно. Ветер нес к горам длинные эшелоны дождевых туч, затем быстро опустошал их, чтобы тут же пригнать новые. И так раз за разом, бесконечно.

Взбаламученный Риони бронзово отсвечивал на неярком пугливом свету, лившемся из окон прибрежных домов. Тускло мерцали оконные стекла, дребезжавшие под мощным натиском ветра. Андро Гангия до рези в глазах вглядывался в мутную рионскую воду, предвестницу грядущего разлива обезумевшей реки. Воображение рисовало страшные картины: вот мощные валы перехлестывают через вдруг съежившиеся берега, вода, пенясь и дико вращаясь, мчится по улицам, переулкам, бесцеремонно врывается во дворы, в подвалы, в комнаты, сметая на своем пути двери и окна...

Андро Гангия знал, что вода в Риони прибывает и скоро выйдет из берегов. А пока течение было медленным, почти незаметным, но лодка все же никак не могла набрать скорости. Наклонившись вперед, Андро Гангия изо всех сил налегал на весла. Весла глубоко уходили в бурлящую воду, и каждый раз, когда Андро откидывался назад, лодка рывками продвигалась вперед.

В лодке сидели Уча Шамугия и Галина Аркадьевна. Именно их взял с собой Андро Гангия в Сабажо. Остальные разделились на две группы. Одна под руководством секретаря горкома и председателя горисполкома осталась в городе. Другая, руководимая Тариелом Карда, должна была обеспечить эвакуацию жителей деревни Сабажо. Вывоз продовольствия, скота и птицы был поручен Лонгинозу Ломджария.

Свою машину Андро Гангия оставил в распоряжении Важи Джапаридзе, Васо Брегвадзе и Спиридона Гуния, которые взялись доставить экскаватор «Пристман» к месту работ. Сам же Андро изо всех сил налегал на весла, обдумывая, как бы перехитрить разбушевавшийся Риони и прорыть дамбу до подъема уровня воды.

Лодку Андро Гангия избрал потому, что путь по реке был короче и более надежен, чем по дороге, наверняка залитой теперь водой. Бог его знает, как могла завершиться ночная поездка на автомобиле.

На Риони же им ничто не могло помешать, лишь бы у Андро Гангия и Учи Шамугия достало сил грести против течения до Сабажо.

Андро надеялся добраться до Сабажо раньше других, чтобы выбрать, где прорывать дамбу, а если не найдется экскаваторщика, самому сесть за рычаги «Пристмана», который в создавшейся ситуации был единственным спасением. Все зависело теперь от того, сможет ли Андро, уставший на веслах, обессиленный лихорадкой и духотой, прорыть дамбу, достигавшую семи метров в высоту и столько же в ширину? «Должен сделать», — упрямо твердил он себе. Голова разламывалась от боли, ломило поясницу, саднили покрывшиеся волдырями ладони. Хотелось хоть на мгновение бросить весла и опустить в воду горячие ладони, чтобы чуть-чуть утишить боль и жжение в них. Но разве не был он мокрым до нитки, разве не лились с разверзшихся небес за ворот ему потоки воды? Разве не стекали они по груди к животу и бедрам, разве не в воде сейчас его ноги?

Сверкнула молния, и где-то рядом ударил гром. При свете молнии Галина Аркадьевна увидела бессильно опущенные плечи Андрея Николаевича, его согбенную спину, увидела, с каким нечеловеческим напряжением выпрямился он, чтобы в очередной раз взмахнуть веслами.

Лодка постепенно наполнялась водой, оседала. Уча не успевал вычерпывать ее. И хотя течение не было еще сильным, руки Гангия не справлялись с тяжестью лодки. Он решил было передать весла Уче, но тут же передумал — парень ведь не знал здешних мест. А в Риони было столько отмелей, водоворотов и вывороченных с корнями деревьев, что человеку неопытному трудно было избежать столкновения с ними. Пока они не прошли и десятой части пути. Надо было раньше передать весла Уче, чтобы передохнуть, расслабиться, иначе ведь не совладать с «Пристманом». Впрочем, будь он и на месте Учи, работы все равно хоть отбавляй — надо выливать из лодки хоть не намного, но больше воды, чем ее прибывало в лодку.

Ведро, видно, было худое, и часть воды снова выливалась в лодку. Создавалось впечатление, что вода вообще не убывает. От ярости Уча скрипел зубами и готов был выбросить это проклятое ведро. Но тогда лодка до краев наполнится мутной дождевой водой.

Уча стыдился собственного малодушия. Вот Андро Гангия, уже и пожилой, и больной, и голодный, и усталый, а как упрямо и твердо взмахивает веслами. Уча чувствовал, какой ценой давались Андро это спокойствие и твердость, с каким нечеловеческим напряжением воли делал он свое дело. Или взять Серову — она женщина и тоже не менее голодная и усталая, а