и я решил стать ветеринаром.

- Это последний виток твоей карьеры? – мягко спросила она. – Когда же ты пришел к вокалу?

- Вокалом я занимался всегда, сколько себя помню, - пожал плечами Фёдор, разламывая чизкейк на ровные кусочки. – У меня не было выбора, педагога по вокалу мама нашла мне самолично.

- И когда же?..

- В пятнадцать лет у меня, как и положено, начал ломаться голос.

- И?..

- И сломался, - он развел руки в сторону, словно признавая очевидность вывода. – Voice bianco – так в Италии называют голос мальчиков до полового созревания - у меня был не слишком впечатляющий. Но не зря, видимо, меня назвали в честь Шаляпина. Наворожили. Процесс мутации был довольно длительный и для меня непростой. Но в итоге у меня прорезался и сразу ушел вниз весьма недурной голос.

- Наверное, твоя мама была счастлива?

- Она этого уже не услышала.

Лола отвесила себе мысленный подзатыльник за бестактность. Ведь могла бы сопоставить дату смерти Анны Петерсон и возраст ее сына! И теперь она судорожно думала, что сказать. И ничего не придумала, кроме как ляпнуть.

- Ты ее очень любил?

- А как иначе? - с показным равнодушием ответил он, но Лола отметила быстрый и, возможно, не осознаваемый им самим жест - как его пальцы коснулись шеи. Там, где едва виднелось над краем черного тонкого джемпера золото цепочки. «Это цепочка с крестом – от матери» - вдруг ясно поняла Лола, ей даже спрашивать не надо было, жест был слишком красноречив. – Как можно не любить своих родителей?

Она рассеянно кивнула. И, почти не думая, задала следующий вопрос.

- А твой отец сейчас где?

- Он умер спустя месяц после того, как ее не стало.

- Он же не… не… не…сам?! – Лола выпалила это, даже не сознавая, что именно сказала. И лишь потом зажала себе рот рукой. Господи, что она говорит?! Вот теперь нарвалась. Точно нарвалась на отповедь. Если б кто-то так лез в ее жизнь… Сейчас Фёдор начнет орать, и прав будет.

Но он не стал орать. И тихо и бесцветно ответил.

- Нет, конечно. Просто остановилось сердце во сне. Уснул и не проснулся. Он не знал, ради чего жить без нее.

Вот теперь сказать было точно нечего. Слова кончились все. Она судорожно искала, что можно произнести, но все казалось таким… тщетным. Ненастоящим. Ненужным. Самым нужным и правильным сейчас, наверное, было бы касание. Но Лола не решилась. Так легко положила голову ему на плечо там, на ледовой арене. А сейчас… сейчас что-то изменилось между ними.

- Скажи, а твоя невеста… она не передумала?

Если бы она могла сказать что-то более нелепое… более неподходящее… Но нет. Более нелепого и неподходящего вопроса после его практически исповеди было придумать невозможно. Вот и Фёдор уставился на нее с изумлением. Но, впрочем, и только. Ни раздражения, ни негодования в его взгляде не было.

- Нет, если ты о том, чтобы вернуться ко мне, - спокойно ответил он и принялся с аппетитом доедать остатки чизкейка. – Более того, у нее уже новый роман.

- О, господи, как? С кем?!

- С мужчиной, представь себе, - хмыкнул Фёдор. - Его зовут Массимо Кьезе. Вообще, знаешь, не сочти это за сексизм, но я подозревал, что Джесс не слишком умна. И она только подтвердила мои подозрения.

Лола вдруг осознала, что ее идиотский вопрос был, на самом деле, очень правильным. Они без неловкости вышли из разговора на трудную и болезненную тему. А, кроме того, Лола теперь знает, что со стороны его бывшей невесты опасаться нечего. Так. А вот это неправильные мысли! И, чтобы избавиться от них, она задала следующий вопрос.

- Почему?

- Потому что он тенор.

Тут Лола не выдержала и рассмеялась. Он не улыбнулся в ответ, но, по крайней мере, и мрачным не выглядел. Хотя разговор крутился в последние минут пятнадцать вокруг не самых радужных событий в его жизни.

- Извини, - Лола вынуждена была воспользоваться салфеткой, чтобы промокнуть уголки глаз. – Это у вас цеховое предубеждение – басы против теноров?

- Да будет тебе известно, - Фёдор положил ложечку на опустевшую тарелку, - что когда тенор берет высокие ноты, у него от гипоксии в мозгу умирает какое-то количество нервных клеток. Какое – точно не известно. Мне кажется, что у некоторых теноров со временем в голове остается некий прожиточный минимум нервных клеток – зато все как на подбор здоровые, прошедшие естественный отбор. Именно поэтому все тенора – очень жизнерадостные и не очень умные люди. И именно поэтому я – бас.

Теперь ее черед смотреть на него с изумлением. Это шутка? Он это только что придумал?

- Признайся, ты просто ревнуешь к тому, что у теноров гораздо большая популярность! – блеснула Лола познаниями, полученными несколько месяцев назад за столиком буфета в «Ла Скала». – Басам такое и не светит!

И тут наконец на его лице снова появилась улыбка. Та самая, добродушная и немного снисходительная. Дягилевская.

- Это же утверждение - относительно высоких нот - справедливо не только для теноров, но и для трубачей, - тем не менее продолжил менторским тоном уничижать соперников Дягилев. – Трубачи еще большие дураки, чем тенора. Так что Джесс еще не самый плохой выбор сделала.

Все, Лола прекратила сдерживаться и залилась звонким смехом. Неисправим! Неисправимый, самовлюбленный и очень талантливый. Невероятный. Невероятно-неисправимый между тем сделал знак официанту и попросил счет. А затем продолжил свою возмутительную лекцию.

- Но что еще сущая правда про теноров – так это то, что они любимцы мечтательных натур. И поэтому у них самые безумные поклонницы.

- Вот это – точно зависть! – не постеснялась нацелить на собеседника указательный палец Лола.

Он не стал опровергать. Дягилев вошел во вкус и теперь с видимым удовольствием читал Лоле лекцию про теноров.

- История еще помнит противостояние между лемешистками и козловитянками. Принципиальное и непримиримое! - Фёдор для убедительности тоже поднял указательный палец, а затем полез за портмоне - им принесли счет.

- Это же… - Лола морщила лоб, пока Фёдор расставался со своими кровными. – Это же…

- Это поклонницы двух великих теноров прошлого века – Сергея Лемешева и Ивана Козловского. Впрочем, - он встал и подал Лоле руку, - последних злые языки называли козлихами.

- Басам не светит