Из Петербурга прибыл в Действующую армию генерал Тотлебен, чтобы возглавить руководство осадой. Тотлебен — талантливый русский военный инженер, который отличился ещё в Крымскую войну, во время героической защиты Севастополя. Теперь на него возлагали большие надежды.

Он тотчас же приступил к осадным работам. Прежде всего было намечено завершить полное окружение города и сделать это как можно скорее.

Турки не подозревали о замысле русских и чувствовали себя уверенно. Под Плевной на Софийском шоссе они построили сильные укрепления в трёх деревнях — Телише, Горном Дубняке и Дольнем Дубняке. Как раз здесь проходила дорога, по которой турки беспрепятственно подвозили в Плевну продовольствие и оружие. Необходимо было помешать им это делать, только тогда и удалось бы завершить полное обложение Плевны.

Помешать — значит отбить у турок все три их укрепления на Софийском шоссе, в первую очередь Горный Дубняк. Начать бой за Горный Дубняк приказано было генералу Гурко, командующему войсками за рекой Вит. Сорокадевятилетний генерал всегда действовал смело и решительно. Уже в начале войны под его командованием Передовой отряд Дунайской армии — всего двенадцать тысяч человек при сорока орудиях — совершил смелый переход через Балканы и седьмого июля захватил Шипкинский перевал. Были одержаны им и другие славные победы.

В ближайшее время гвардейским частям генерала Гурко предстояло начать бои за Горный Дубняк.

Болгарский разведчик Иван Додонов разузнал, что там находится три тысячи турецкой пехоты, тысяча кавалерии и два орудия, и сообщил об этом русским. Донесение разведчика помогло более тщательно подготовиться к предстоящей битве.

В ночь на двадцать третье октября солдаты начали сниматься с бивуаков. Готовился в поход и санитарный летучий отряд, в состав которого входила Груня.

Солдаты грелись у догоравших костров; у всех серьёзные, задумчивые лица. Впереди бой. Не всем повезёт, не все останутся живыми. Вспоминали о доме, уговаривались не бросать друг друга, коль ранят кого-то из них. Ничто так не страшило солдата, как попасть в плен к туркам.

От костра к костру переходил офицер с длинной саблей на боку. Говорил что-нибудь ободряющее то одному солдату, то другому и непременно просил:

— Смотри, братец, береги патроны. Без толку не выпускай. Стреляй редко, да метко.

— Да уж мы знаем, — отвечал солдат, — надо беречь. Постараемся.

Он, как и офицер, понимал, что силы были не равны. Большая разница — с вооружением у русских и у турок. Вражеская пехота была вооружена новейшими английскими скорострельными винтовками, с прицелом на тысячу восемьсот шагов. И патронов было в изобилии — англичане снабжали бесперебойно. А у русской пехоты винтовка устаревшего образца с коротким прицелом: всего на шестьсот шагов. Новыми же винтовками — берданками, которые считались не хуже турецких, вооружены были лишь стрелковые части. Не хватало и патронов.

Но «пуля — дура, штык — молодец!» — говорил русский солдат и шёл в бой без страха. Да и прибавляла ему сил вера в правоту вершимого им дела. Он знал, зачем пришёл в Болгарию: не завоёвывать, а дать ей свободу.

На рассвете раздалась команда:

— Разбирай ружья!

Барабанщик забил тревогу, и гренадёры четвёртого батальона Павловского полка ринулись вперёд.

Они шли по открытой местности под сильным огнём неприятеля, укрывшегося за брустверами редутов.

— За мной, братцы! Ура! — кричал офицер, увлекая за собой гренадеров.

Ружейный огонь участился. Рвутся снаряды, падают первые убитые.

Груня поползла вперёд под яростным огнём медленно и неуверенно. Она всё сильней прижимается к земле, и наступает миг, когда она уже не способна сдвинуться с места. Смертельный страх сковал её движения. Зачем она тут? Невмоготу выдержать весь этот ад. Поблизости разорвался снаряд, пыль повисла над головой, закрыла небо, всё закрыла вокруг. Пыль в горле, пыль скрипит на зубах, трудно дышать. Неужели она ещё жива?

Хочется слиться с землёй, исчезнуть. Жить, жить, только бы жить!

— Сестрица, помоги! — услышала она слабый голос.

Подняла голову, огляделась, рядом раненые. Как же не заметила их сразу? Это страх застилал ей глаза, страх за свою жизнь.

Усилием воли взяла себя в руки, подобралась к раненому, быстро и ловко перевязала его.

— Доберёшься сам? — спросила она.

— Доберусь, спасибо, сестрица.

Груня помогла ему приподняться, провела немного и, убедившись, что он хоть и шатаясь, но может идти, бросилась на помощь другим раненым.

Только что бежал солдат и вдруг тяжело рухнул на землю. Груня наклонилась над ним, смотрит, куда ранен.

— Ты уж не бросай меня, сестрица, — произносит чуть слышно солдат.

— Как можно? — успокаивает его Груня. — Ты потерпи, солдатик, потерпи, сейчас легче станет, — приговаривает она, делая перевязку. Позвать бы санитаров, да пока придут, солдат может погибнуть. Приходится самой действовать. Сил у неё хватает, и она тащит раненого на шинели до ближайшего укрытия за маленьким холмиком. Оттуда его уносят санитары, а она, пригнувшись, где ползком, где перебежками, возвращается в самое пекло.

Гвардейцы пошли в новую атаку. Свист пуль, стоны раненых, звуки турецких рожков, русское «ура!» и турецкое «алла!».

«Хоть бы живы были солдатики! Хоть бы живы!» — молит Груня. Сейчас для неё эти незнакомые люди были дороже всех на свете, стали ей родными. Ничего бы не надо, ничего, лишь бы спасти их, лишь бы уцелели они!

Гвардейцы стали отходить под натиском турок. «Алла! Алла!» — слышались победные крики. Вот уже совсем близко враги. Над ними развевается зелёное знамя с полумесяцем. Ещё немного, и сомнут русских.

Но подоспело подкрепление. В третий раз двинулись гвардейцы к холму, главному редуту, где засели турки. Кто-то раньше всех вскочил на вал и крикнул:

— За мной, братцы! Вперёд! Ура!

Шум, грохот, взрывы. Всё застилает густой белый дым.

— Спасибо, ребята! Славно! Славно! — слышался подбадривающий голос офицера. — Не отходить! Стоять до последнего!

Гвардейцы бросились в штыковую атаку и погнали турок.

На поле остались раненые и убитые. Груня с другими сёстрами милосердия и санитарами продолжала разыскивать раненых. Одних перевязывала на месте, другим помогала добраться до лазарета.

Усилился дождь, начало смеркаться. Как будто бы никто не остался лежать на поле боя, всех унесли. Можно возвращаться на перевязочный пункт. Но какое-то внутреннее беспокойство мешает Груне уйти. Она спустилась в ложбинку, заросшую кустарником, обошла её и услыхала стон. На опавших листьях лежал человек.

— Ты живой, солдатик? — кинулась к нему Груня.

— Живой, живой я! — поспешно, задыхающимся голосом отозвался солдат, боясь, что его тут оставят, если он мгновенно не откликнется. И застонал.

— Потерпи, милый, потерпи, — засуетилась Груня. — Сейчас я тебе помогу. Всё хорошо