Полагаю, тебе не достает активности, и ты пока что не постиг глубокого значения работы. Тебе бы надо найти себе такой вид деятельности, чтобы оставлял свободными всего несколько часов. Вот к этому прислушайся внимательно; это совет, который тебе крайне нужен. Тот, кто провел своей день в трудах, не встретится, пожалуй, никогда, с подобной ночью, которую ты, к счастью, все-таки проспал.

Будь я тобою, я нашел бы себе простое и полезное занятие: разбил бы сад или возделал огород. И зрелища раскрывшихся цветов или порхающих над грядкой бабочек хватило бы, чтобы почувствовать себя счастливым.

А если ты страдаешь от одиночества души, найди себе подобных и приобщись к ним, но не забывай, что предназначение души есть одиночество.

Я хотел бы видеть и другие послания на твоем столе. Напиши мне, если только решишься отринуть темы скорби. Ведь есть столько предметов для обсуждения, что твоих дней достанет лишь для их малой части. Мы будем говорить лишь о возвышенных вещах.

А вместо подписи, которой должно удостоверить подлинность сего (не думай, что оно тебе приснилось), я предлагаю тебе вот что: я тебе явлюсь однажды днем так, чтобы ты меня легко узнал, ну, скажем, в виде… А впрочем, нет, ты должен будешь сам меня определить.

РЕПУТАЦИЯ

Вежливость не является отличительной чертой моей натуры. В автобусе я обычно стараюсь скрыть этот дефект сосредоточенным чтением либо же напускной утомленностью. Но сегодня я почему-то, не задумываясь, поднялся, чтобы уступить место стоявшей рядом даме, в загадочным облике которой было нечто от ангела, несущего благую весть.

Удостоившаяся этого неожиданного для меня самого поступка дама рассыпалась в столь горячих выражениях благодарности, что привлекла внимание нескольких пассажиров. Через некоторое время рядом с ней освободилось место, и мой милый ангел с радостным облегчением указал мне на него. Я послушно сел в надежде на то, что дальнейший путь пойдет без приключений.

Но, видимо, день этот был мечен судьбой. В автобус поднялась другая женщина, без всякого намека на незримые крылья. Мне представилась прекрасная возможность вернуть пошатнувшуюся было репутацию невежи, но я не сумел ею воспользоваться. Конечно, я мог бы оставаться сидеть и дальше, уничтожив таким образом в зародыше всякий искус чуждой мне репутации. Однако по слабости своей и в силу определенного морального обязательства перед явившимся мне ангелом, я поспешил подняться, церемонно предложив место только что вошедшей. Странное дело: слова благодарности и восхищения хлынули из нее таким потоком, будто никто и никогда не оказывал ей подобной чести. Тем самым она довела ситуацию до крайнего предела.

На этот раз не два и не три пассажира отозвались на мою любезность с одобрительными улыбками — добрая половина автобуса восторженно уставилась на меня, словно желая сказать: «Вот настоящий рыцарь!» Я готов был выскочить из автобуса, но отверг эту мысль, сочтя, что достойнее будет подчиниться ситуации и что на этом наверняка все и закончится.

На остановке сошел один пассажир. С другого конца автобуса какая-то сеньора предложила мне занять освободившееся место. Она указала мне на него только взглядом, но исполненным такой властности, что устремившийся было туда пассажир остановился на полпути, и одновременно такой приязни, что я, спотыкаясь, пересек весь салон и занял предложенное мне почетное место. Некоторые стоявшие мужчины посмотрели на меня с презрительной усмешкой. Я ощутил их зависть, ревность, досаду и сам несколько расстроился. Женщины же, наоборот, словно бы защищали меня, окутывая жарким облаком своего молчаливого одобрения.

На следующей остановке меня поджидало новое испытание, гораздо более серьезное, чем два предшествующих: в автобус вошла женщина с двумя маленькими детьми. Одного ребеночка она держала на руках, другой малыш едва топал. Подчиняясь единодушному велению, я тут же поднялся и устремился навстречу этому умилительному семейству. Женщина к тому же была обременена двумя-тремя пакетами; мы проехали почти полквартала, а ей все никак не удавалось открыть свою сумку. Я поспешил помочь ей чем только мог: освободил ее от детей и вещей, договорился с водителем, чтобы дети ехали бесплатно, после чего мамаша благополучно водрузилась на мое место, которое все это время находилось под бдительным надзором женщин. Я остался стоять, держа за руку старшего малыша.

Таким образом, моя ответственность еще более возросла. Все ждали от меня чего-то необычного. Дня всех женщин я сделался идеалом рыцаря, защитника слабых. Ответственность сдавливала меня точно всамделишная кираса, и я пожалел, что при мне не было доброго меча. Потому что мне предстояло заняться серьезными вещами. Например, если бы кто-нибудь из пассажиров позволил себе какую-нибудь выходку по отношению к даме — что случается в автобусах сплошь да рядом, — мне пришлось бы немедленно вмешаться и даже, возможно, вступить в бой с обидчиком. Как я понял, все присутствовавшие дамы совершенно уверились в моих рыцарских доблестях. Сам же я чувствовал приближение драматической развязки.

Тут автобус подъехал к углу, где я должен был выходить. Я уже видел свой дом, который показался мне землей обетованной. Но я не вышел. Я словно окаменел, и взревевший автобус представился мне трансатлантическим лайнером, отправлявшим меня в неведомые края. Я тут же пришел в себя; конечно же, я не мог бросить на произвол судьбы тех, кто доверил мне свои судьбы и поставил меня править их путь. Кроме того, должен признаться, меня смущала мысль о том, что мой внезапный уход мог дать разрядиться сдерживаемым дотоле эмоциям некоторой части пассажиров. Женская-то половина была на моей стороне, но вот насчет моей репутации у мужчин я не мог быть уверен. Если бы я вышел, то вслед вполне могли раздаться как аплодисменты, так и свист. Я не захотел рисковать. А что как вдруг, воспользовавшись моим уходом, какой-нибудь негодяй захочет отыграться на слабых? Я решил остаться и сойти на последней остановке, чтобы быть уверенным, что все до одного добрались куда надо целыми и невредимыми.

Каждая выходившая женщина буквально сияла от счастья. Водитель же — кто бы мог подумать! — подводил автобус к самому тротуару, останавливался и терпеливо ожидал, пока дамы не сойдут, как полагается. И каждое из остававшихся за окном лиц дарило мне на прощание теплую благодарную улыбку. Последней сошла женщина с двумя детьми, которой я вновь поспешил помочь; прощальной наградой были два детских поцелуя, которые до сих пор бередят мне душу.

Я вышел в каком-то глухом, пустынном месте, и выход мой не был отмечен никакой торжественностью. Глядя на уходивший автобус, я ощущал в своей душе бездну ищущего себе