промышленности. Потом все «ящики» как бы рассекретили, дав им условные клички, что в течение пары лет вызывало смешные обсуждения не только по телефону, но и в общественном транспорте.

– Не скажете, где сойти у «Салюта»?

– Это что, бывший сорок пятый?

– Не знаю.

Обсуждал весь трамвай, пока кто-то не объяснял:

– Да это, где самолеты делают.

Наш п/я переименовали в «Эмитрон» и перевезли с Щербаковской улицы около метро «Семеновская» (бывшая «Сталинская») в Черемушки, оставив в пользу другого предприятия новое тогда начинание – выращивание кристаллов для лазеров и создав работу многочисленным дояркам из ушедшей в прошлое деревни Черемушки.

Начинала я с выяснения факторов, вызывающих хрупкость вольфрамовых подогревателей, но вольфрамом и сплавами на его основе я и моя группа занимались и все последующие годы.

Перемещаясь по заводу, я часто напевала: «Она по проволоке ходила, махала в воздухе ногой». Объектом наших исследований были разные фигурки: спиральки или сложенные плоские зигзаги из тончайшей проволоки, которые и разглядеть порой было нелегко, не подложив под них лист бумаги.

Проволоку отжигали, перематывая через маленькую печь, наполненную водородом (нагретый вольфрам моментально окислялся на воздухе). Печка время от времени взрывалась, если давление водорода было недостаточно и происходил подсос кислорода воздуха, вызывая образование гремучей смеси. Я была довольно трусовата, но печь длиной в тридцать сантиметров была диаметром не больше стакана, так что я к этим хлопкам постепенно привыкла.

В связи с отжигом вольфрама известна была повторяемая и не теряющая актуальности быль, относящаяся к военному времени. Московский электроламповый завод имел в своем составе цех производства вольфрамовой проволоки. В мое время начальником этого производства был довольно пожилой Алексей Федорович Синяков, который и в эвакуации двадцать с гаком лет назад был в этой же должности, как и главный инженер МЭЛЗа Роман Алексеевич Нилендер. Как-то в те военные годы Нилендер вызвал Синякова со строгим вопросом, почему стоит цех:

– Так водорода же нет…

– С водородом и дурак сделает.

Время от времени я подстегивала себя и других этим «с водородом и дурак сделает». Такова жизнь: все легкие задачи решены до нас.

Мы много ездили и по другим электроламповым заводам, отбирая образцы вольфрамовой проволоки для сравнения. Такие цеха имела «Светлана» в Ленинграде, Саратовский и Новосибирский электроламповые заводы, завод тугоплавких металлов в Черчике.

В командировки мы часто ездили вместе с Ирой Мазиной, которая была немного старше, но при моем появлении не захотела взять на себя руководство и стала моей «замшей». Почему-то в Чирчик она поехала одна, и привезла оттуда забавную историю.

На выходные Ира захотела съездить из Чирчика в Ташкент, автобус был переполнен, она с трудом воткнула себя последней. Было жарко и душно, автобус сделал остановку, и когда снова все рассаживались-уплотнялись, оказалось, что один пассажир не сумел «влезть» и остался на улице. Он бушевал, потому что до остановки занимал место где-то в комфортной середине, публика сочувствовала, вспомнили, кто садился последним (последней) в Чирчике, и постановили, что по справедливости, если кому-то страдать, то Ире, которую вспомнили, нашли в толпе пассажиров и которой пришлось выйти и ждать на жаре следующего автобуса.

У Иры хватало самоиронии, чтобы рассказать нам по приезде эту историю без особой жалости к себе. Вообще у нее было исключительное чувство юмора и потрясающая память на анекдоты. Как-то мы поехали с ней в Ленинград дневным поездом. С небольшим перерывом на чай – бутерброды, она без устали делилась со мной энциклопедией анекдотов, а когда мы уже сошли на перрон и Ира увидела встречающую нас ее тетку, она быстро сказала:

– Пока тетя Муся не подошла: в поезде едут…

Я вела какие-то разработки, боролась с браками (кстати, главный инженер завода научил меня правилу, которое верно в любом производстве: если тебе кажется, что ты знаешь причину брака, сумей получить его искусственно). За те несколько лет, что я дорастала до внедрения новых сплавов, я поборола много браков и приобрела определенный авторитет на заводе. После этого у меня возникла уверенность, что ценность работника видна объективно, потому что меряется количественно, и это придает независимость от чьей-то любви или нелюбви. Однако я с этой уверенностью и ложным ощущением независимости вскоре серьезно обожглась, работая на кафедре, где каждый виден только одному высшему начальнику – заведующему кафедрой и целиком зависит от его восприятия.

Важный вывод, к которому пришла и который несу в себе всю жизнь, потряс меня, когда уже после написания отчета, из-за которого меня взяли на работу, я стала изучать многочисленные черновики моей заболевшей и впоследствии умершей предшественницы, руководившей до меня проектом по предотвращению хрупкости вольфрама. Я взяла за основную посылку рост зерна и стала оптимизировать отжиг, прогнозируя температуру рекристаллизации методом внутреннего трения, и достигла определенного улучшения.

Как выяснилось, моя предшественница, химик по образованию, напротив, делала много экспериментов по влиянию примесей в газовой атмосфере при окончательном отжиге покрытых алундом подогревателей. Кто знает, дала бы эта гипотеза дополнительное улучшение или была бы доминирующим фактором, – главным для меня было, что все делалось бы по-другому, и открывшаяся неправда утверждения, что незаменимых нет. Мне хотелось не просто утверждать, хотелось кричать, что все люди незаменимы.

Иофис

Главным инженером завода «Эмитрон» и ОКБ при нем был Наум Абрамович Иофис, совершенно необычный человек. Когда я увидела его впервые, ему было пятьдесят лет, незадолго до этого он получил Государственную премию и защитил кандидатскую диссертацию, был автором не просто более ста изобретений, но и практически всего оборудования, которое работало или планировалось к работе на заводе.

Поскольку это было продолжением некоторых его начинаний, позже вместе с ФИАНом и сотрудниками академика Прохорова он освоил выращивание фианитов (цирконатов) и придумал целый ряд оригинальных применений этих кристаллов с уникальными свойствами, за что получил в 1980-м Ленинскую премию.

Начальником он был очень оригинальным. Дверь в его кабинет никогда не закрывалась, секретарь Тамара не служила контролером расписания, и зайти в кабинет мог практически любой. Однако попытки односторонних жалоб (например, со стороны кого-то из начальников цехов) были безнадежны. Стоило кому-то из начальников цехов начать:

– Меня подводит Кричевский…

– Тамара, вызови ко мне Кричевского…

Появлялся Кричевский.

– Теперь начни с начала, что собирался сказать.

Все были готовы к такому развороту событий, это было результативно и экономило время.

Когда я впервые прочла рассказ И. Грековой «За проходной», я была уверена, что ее Чиф написан с Иофиса. Как правило, он не давал прямых ответов, а рассказывал притчи, анекдоты или цитировал классиков.

Мог сказать застрявшему у него в кабинете гоголевское:

– Ну что же