мы его выбрали и ему доверяли. А сейчас Вы предлагаете как бы замять это происшествие, чтобы сохранить честь мундира.

Я села, продолжая кипеть. Директор от своей позиции не отступил, и виновник отделался строгим выговором.

Интересное началось на следующий день. Ближе к обеду в нашем большом общем зале появились двое из треугольника: парторг и председатель профкома института. О чем-то пошептались с Мириенгофом, потом подозвали меня к его столу.

– Ты, Нина, вчерашним своим выступлением оскорбила директора и должна перед ним извиниться, можешь это сделать и через нас. Такое поведение недопустимо.

Оба были предельно серьезны, но у меня с детства были очень четкие представления о моей вине. Здесь я вины не чувствовала и извиняться не собиралась. Сам факт давления угнетал, но сути не менял. Начальнички уехали в центральную дирекцию на Таганку (наш отдел был на Павелецкой) недовольные, считая разговор незаконченным. Меня подозвал Мириенгоф, который относился ко мне с неизменной симпатией:

– Вы сколько у нас работаете, год? (Тогда по распределению нужно было обязательно отработать три). Мне кажется, что если вы найдете другую работу, удерживать вас не будут.

В масштабе жизни в итоге это обернулось удачей, потому что я рассталась не только с этим институтом, но и специальностью, заниматься которой не хотела. Однако в этот день я поняла, что я не только уже никогда не буду верить в комсомольские идеалы, которые можно цинично приспосабливать под обстоятельства, но и не хочу быть больше комсомолкой. Считаться будет надо. Быть ею, как раньше, – нет.

Я попадаю на завод

Получив потенциальное добро на поиск новой работы, я не имела ни малейшего представления, как к этому приступить. Как часто было и до и после, помог случай, на это раз конкретно в Мишином лице. Дачи своей у нас не было, но мы каждое лето снимали где-то комнату для мамы и Миши, куда приезжали сами каждый день после работы, а также на выходные и в отпуск. В этом 1963-м году снимали дачу в Валентиновке, пару комнат с открытой террасой, из-за которой на всю жизнь в наш лексикон вошла одна изумительная фраза. К нам приехала на выходные моя бывшая одноклассница, Клара Стремовская. Ночевать ей без вариантов пришлось на террасе, ночи были теплые, но она все равно утром зачихала и, видя наше удивление, пояснила:

– Я вообще очень нежная в постели.

Недалеко от нашей дачи была телефонная будка, где всегда толпились желающие поговорить с Москвой. Нередко мы отправлялись туда с Мишей. Как-то раз он стал увиваться вокруг необычного велосипеда, увешанного лампочками, звоночками, насосами. Я тщетно пыталась его отогнать, на что пожилой владелец этого динозавра отреагировал довольно обидным для меня образом:

– Мальчик интересуется техникой. Чувствуется, что вы не инженер.

Я искренне оскорбилась, в то время как между любителями техники развивалась дружба, основанная на общих интересах.

– Я вполне официально инженер, кончила Московский институт стали.

Тут настала очередь удивляться Мишиному покровителю:

– А я там работаю и даже заведую кафедрой.

Я отмахнулась без особого уважения:

– А, наверно, это кафедра бывшего Цветмета.

Так это и было. Оказалось, что пожилой владелец бронтозавра – профессор Меерсон, заведующий кафедрой редких металлов. Своих детей у Григория Моисеевича, как вскоре выяснилось, не было, и он издалека видел Мишу, когда мы приближались к телефонной будке. Я упомянула, что ищу работу, и Меерсон, подобно Марку Львовичу, тут же стал проверять свои связи. Ситуация была непростая. По роду его деятельности и металлов, которыми занимался, он был связан с предприятиями оборонного назначения. Против меня были и фамилия, и формально неправильная специальность, и незаконченный срок работы по распределению.

Не сработал авторитет Меерсона в Гиредмете, потом в Бочваровском институте. Случайно Меерсону позвонил его бывший аспирант Марк Адольфович Рубашов с просьбой срочно найти специалиста по вольфраму. Это было ОКБ при некоем заводе электронной промышленности. Сотрудница тяжело заболела, до сдачи отчета меньше полугода, а замены у них нет. Нужно было очень верить в меня, чтобы предлагать меня в специалисты по металловедению вольфрама. Наверно, Меерсон, огорченный неожиданными многочисленными неудачами, был готов взять на себя изнурительный ликбез.

Однако, как говорил наш старый сотрудник Борис Аркадьевич Бородулин в НИИтракторосельхозмаше: «Глаза боятся – руки делают». С тех пор мне много раз приходилось начинать с нуля, всегда по той же схеме: много-много читать, сначала что-то общее, потом все более специальное и узкое, и писать обзоры по теме, указывая известное, спорное и неясное.

Сам Рубашов был начальником отдела, в одной из лабораторий которого я проработала семь лет. Когда сама стала начальником, я многое позаимствовала и от Мириенгофа и от Рубашова, но от последнего как бы «от противного». Марк Адольфович был очень грамотный специалист, но очень вспыльчивый человек. В споре он мог визжать, брызгать слюной, а раз даже швырялся в нас горшками с цветами. Потом он отходил, начинал извиняться, объяснял повышенную раздражительность высоким кровяным давлением. Судя по маме, высокое кровяное давление действительно способствовало раздражительности, но я (всегда языкатая) раз не выдержала и спросила:

– А почему вы никогда не кидаетесь цветами в директора, а только в подчиненных?

На всю оставшуюся жизнь я запомнила, что повышать голос на подчиненных нельзя. Было одно исключение, которое не могу забыть, потому что оно было единственным: лет через двадцать я стукнула кулаком, повысила голос. Помню недоуменный голос моей аспирантки, Лены Крохиной:

– Нина Михайловна, вам же будет потом плохо.

Она была права.

В ЦНИИчермете я довольно резко конфликтовала с завлабами, под которыми оказывалась моя группа. Когда директор С. А. Голованенко упрекал меня жалобами очередного завлаба, я отвечала правду:

– На подчиненных я разряжаться не могу, только на начальстве.

Потребовались годы, пока я научилась релаксировать за счет внутренних сил.

Рубашов устроил мою встречу с главным инженером этого «ящика» Наумом Абрамовичем Иофисом, который и решал вопрос моего найма. Разговор с ним напоминал и предыдущий при поступлении в НИИтракторосельхозмаш.

– У вас красный диплом. Это хорошо, но опыт показывает, что отличники редко становятся хорошими работниками.

Так мне приходилось доказывать всю жизнь: сначала, что медалисты могут хорошо учиться и в институте, потом, что с красным дипломом можно быть и успешным работником.

Однако Иофис заслуживает, чтобы о нем поговорить отдельно и подробно.

Я на заводе

Когда я начала работать в ОКБ при заводе элементов электровакуумных приборов (сейчас эти электронные лампы ушли в прошлое, как пленочные фото— и видеокамеры), это был некий четырехзначный «почтовый ящик» Министерства электронной