Оставались североамериканские державы, Индия и Австралия. Ну, с некоторой натяжкой, Латинский блок. Пасифида же и остальная Африка заведомо отпадали.

Только почувствовав спиной чей-то пристальный взгляд, Генрих сообразил, что и сам может оказаться жертвой молниеносного и эффективного нападения. Убить, конечно, не убьют, но ногу сломать, как Франсуа, вполне могут. Не то чтобы Генрих не умел защититься. Он мог просто не успеть — подобные нападения всегда стремительны и неожиданны, и тренированному человеку в общем-то ничего не стоит вывести из строя другого, пусть даже тот не менее тренирован. Внезапность — вот оружие таинственного невидимки. Внезапность и еще природная мимикрия. Он должен уметь растворяться в толпе. И наносить удар в момент, когда никто этого не ожидает; а потом должен еще и мгновенно скрыться в той же толпе.

«Если это действительно Испанец, — подумал Генрих, — он меня по-любому узнает. Если нет, может, и оторвусь…»

Генрих еще разок поглядел на бледного Франсуа (вокруг него как раз начали хлопотать подоспевшие врачи), сожалеюще поцокал языком и помалу зашагал прочь. Метрах в семидесяти он остановился около газетного ларька, что приткнулся под четырехэтажным домом словно гриб под деревом, и притворился, будто глазеет на витрины. Очень скоро Генрих занял очень удобную позицию: в щель между журналами хорошо просматривалось место происшествия, а его самого за ларьком и хитроумный герой Говарда Тона не разглядел бы.

Почти сразу Генрих обратил внимание на человека, который сидел на лавочке как раз напротив толпы. Через дорогу. Не похож он был на обычного зеваку. Любой нормальный обыватель на его месте уже давно перебежал бы дорогу и толкался бы в компании себе подобных, обмениваясь с соседями обтекаемыми замечаниями. А этот сидел и просто смотрел. Наблюдал.

Конечно, это был не Испанец. Тот, если это действительно он сломал Франсуа и если Франсуа ничего не напутал, уже далеко отсюда. Укрылся на загодя снятой квартире или в гостиничном номере. Какое такое происшествие? Знать не знаю, ведать не ведаю. Я спал вообще весь день…

Человек был на редкость невыразительный; походил на безликого аморфа, Но в фигуре его просматривалась некая подспудная строгость. Возможно, он обладал какой-нибудь редкостной морфемой — мало ли их наплодили генетики прошлых веков?

Генрих был уверен, что никогда прежде не видел этого человека. Ни живьем, ни на фотографиях. Ничего удивительного, из действующих коллег по профессии большинству относительно знакома была приблизительно половина. К тому же коллеги считают делом чести периодически менять внешность. Никуда без этого — Генрих и сам то носил короткую стрижку, то отращивал буйную шевелюру а-ля Каниджа или Вальдеррама, то ежедневно брился до синевы на скулах, то отпускал бороду, а иногда склонялся к модной американской трехдневной небритости, которую мог поддерживать в более или менее стабильном виде месяцами. Очки, усы, загубники, красители… Да и умение по-разному держать уши зачастую меняет облик людей до неузнаваемости.

Но… Во всем этом есть одно «но». Генрих давным-давно научился узнавать людей под сменными масками, обрамляющими все-таки одно и то же лицо. И все люди, кого хорошо бы при встрече узнать, обладали точно таким же умением.

Итак, на лавочке сидел незнакомец. Отныне Генрих узнает его, если снова увидит.

«Надо будет навести справочки… — подумал он озабоченно. — Интересно, на кого сейчас работает Испанец?»

С европейскими спецслужбами Испанец прекратил сотрудничать практически сразу. На первом же задании затеял какую-то сложную двойную, а то и тройную игру, задание в итоге не выполнил и благоразумно потерялся. Принесли ли ему что-либо сии сомнительные маневры (предположительно — с азиатами), осталось неизвестным. На целых двенадцать лет Испанец ушел в тень. Либо он выполнял некие миссии где-нибудь совсем уж у койота в глуши, типа центральной Африки, Южной Америки или на бесчисленных крохотных островках Пасифиды, либо терпеливо пребывал на скамейке запасных.

Все это лишний раз подтверждало, что в Алзамае начался один из ключевых финалов земной истории.

Человек на лавочке не то почувствовал, что за ним втихую присматривают, не то подчинился старому правилу не торчать долго в одном и том же месте, подчеркнуто неторопливо свернул газету и зашагал прочь от поредевшей толпы рядом с бело-красным экипажем-селектоидом «скорой помощи».

Улучив момент, Генрих незаметно отклеил от футболки прежний рисунок и сунул его в урну рядом с киоском, легкую куртку повесил на руку, на голову нахлобучил сетчатую кепку и нацепил очки, но не пошло-темные, как в шпионских фильмах, а прозрачные. И круглые, словно у уличного музыканта. Замурлыкал нечто реггейобразное и столь же неторопливо направился в ту же сторону, что и незнакомец.

Долго следовать за ним Генрих не собирался. Опасно. Особенно в свете того, что Генрих остался без напарника, а значит — без прикрытия.

Худшее, что может произойти, — это лишиться прикрытия. А если прикрытие нейтрализуют раньше основного игрока, значит, и с основным церемониться никто не собирается. И даже особенно прятаться неведомые оппоненты не станут. Игра по-крупному. Какие уж тут церемонии?

Сцепив зубы, Генрих миновал «скорую помощь», даже не покосившись на беднягу Франсуа.

Сеанс аварийной связи он решил задействовать уже сегодня вечером.

— Господин полковник? Там русские пришли.

— Проводи их… — поморщился полковник Золотых.

— А под каким предлогом? — поинтересовался ординарец.

В обычной обстановке он сказал бы «под каким соусом», Золотых мог ручаться чем угодно.

— Да не отсюда их проводи, а сюда, дурья башка! — проворчал Золотых. Впрочем, сам виноват: обычно он говорил просто «зови», а сегодня вылезло откуда-то это самое «проводи». Непонятно откуда и к чему вылезло.

Публика за столом сохраняла профессиональную бесстрастность.

Шестеро суровых мужчин — суровых, как и полагается безопасникам. Золотых относился к своим более молодым подчиненным с некоторым снисхождением, сродни отеческому. В сущности, эти немолодые уже мужчины и были его воспитанниками, почти детьми.

Вскоре в кабинет вошли русские — Вениамин Коршунович, старый знакомый и давний друг, его подчиненные — Виталий Лутченко и совсем еще зеленый парень по имени Баграт, а следом — российский консул со своими лбами-чернышами. Золотых вскочил, мысленно матерясь. А если бы осел-ординарец не стал переспрашивать, а просто пошел бы выставлять русских из управления? Выставить русского консула — этого даже в кошмаре не привидится! Значит, тоже притащились из. Красноярска… Можно ручаться, что негласно. Как и группа Золотых.

После обязательных рукопожатий и короткой вежливой паузы, наполненной улыбками и внимательными взглядами, все расселись за круглым столом.

— Прошу не обращать на меня внимания, — негромко попросил